«Олеженька, не могу, я детей Танечке показываю, — верещала она в трубку. — Приеду сразу, как только освобожусь». Ефремов настаивал, но она все же отказала.
И вот идет показ. Студенты играют на сцене МХАТа, Доронина с Дорошиной сидят в зрительном зале. Вдруг Татьяну Васильевну вызывают в фойе, где сообщают о смерти Олега Николаевича. Она возвращается в зал, говорит об этом Дорошиной...
Считается, что на сцене слезы актеров не столь убедительны, как в кино. В театре ведь нет крупных планов. «Не артист обязан плакать, а зрители должны рыдать», — так меня учили в Щукинском. Знаете, когда Нина Михайловна рассказывала мне этот эпизод про смерть Ефремова, она не плакала, нет... Зарыдала я.
Возможно, у кого-то сложились о ней совсем другие воспоминания. Но все, кто общался с Дорошиной, сойдутся в одном: она украшала мир своим позитивом. А сложная история ее любви все-таки завершилась простым тихим семейным счастьем, о котором любая женщина может только мечтать.
Олеся Дорошина
племянница
— Нина была большой оптимисткой, не припомню, чтобы жаловалась на болячки. Она считала себя счастливым человеком. Обидно, что ее оболгали после смерти: писали, будто умерла в одиночестве и бедности. Я даже в суд подавать хотела, но не стала руки пачкать — Бог им судья. Еще пишут, будто мы делим наследство Дорошиной. И это неправда! Мы в своей семье, поверьте, разберемся. Не в квартирах-дачах счастье, а в том, чтобы родные люди были живы и здоровы.
Сколько себя помню, Нина была рядом. Не тетка-родственница, а вторая мама. Детство я провела за кулисами «Современника», где она служила почти шестьдесят лет — с 1959 года и до последнего дня. Летом Нина часто брала меня с собой на гастроли. Она обладала замечательной способностью обживать пространство. Постоянно возила в чемодане какие-то вазочки, салфеточки, полотенца, пахучие свечки. Взмахнет рукой — раз-два! — и унылый гостиничный номер становится по-домашнему уютным.
Однажды, добираясь из Кишинева в Тирасполь на очередной концерт, заехали в местную деревню. У кого-то из актеров там жил родственник, вот он и решил его проведать. Вернулся с канистрой молдавского вина. Мне позволили понюхать — вино пахло земляникой.
Помню Одессу семидесятых. Рано утром, едва всходило солнце, тетя тормошила: «Олеська, вставай, все счастье проспишь!» Быстренько умывшись и позавтракав, мы мчались на пляж. Кстати, в молодости у Нины была очень ладная фигурка, прямая спина и походка балерины. Ее подруга актриса Людмила Иванова не раз говорила, что ноги у Дорошиной — лучшие в Москве. Когда она шла в коротком платьице, прохожие буквально сворачивали шеи.
Если тетя набирала лишние килограммы, садилась на диету. А поесть она любила, обожала «вредные» макароны. Навернет полную тарелку и вздыхает. Потом махнет рукой: «Один раз живем!» — и накладывает добавку. В возрасте чуть за сорок перешла на свободные балахоны, иногда какой-нибудь отдавала мне: «Тесноват стал — забирай».
