Ужасные мигрени и нервные расстройства преследовали Гарри в течение всей недолгой жизни. Проблемы то появлялись, то внезапно исчезали, как в начале сороковых — тогда поэт производил впечатление вполне здорового человека, даже появилась надежда. Увы, напрасная. Теперь сорокасемилетний Гейне превратился буквально в скелет. Он почти не видел, тело утратило чувствительность. В отчаянии несчастный обратился к прусскому королю, прося дать возможность приехать в Берлин к знаменитому врачу Диффенбаху. Но перед полицией даже монарх оказался бессилен, и поэту пришел ответ: «Считаю своим долгом просить Вас не вступать на прусскую землю». Гарри слабел на глазах, но не утратил способности подтрунивать над собой: стал, мол, похож на тощего одноглазого Аннибала, имея в виду легендарного карфагенского полководца. Сожалел, что ничего не чувствует, целуя Матильду.
Понимая, что дни его сочтены, Гейне взялся за завещание. Все, включая права на сочинения, оставил жене, «которую несказанно любил и которая освещала мою жизнь столь же прекрасно, как верно». Кузена просил не лишать ее обещанной пенсии, друзьям поручил редакцию полного собрания своих сочинений и распорядился, чтобы его похоронили на кладбище Монмартра — причем в католической, а не протестантской его части, ведь именно там будет лежать Матильда, с которой он не хотел разлучаться. Оставил прощальные письма сестре, братьям и матери, от которой до последнего скрывал болезнь. Простился с родиной и той землей, что приютила его: «Прощай и ты, страна загадок и скорбей, будь светла и счастлива! Прощайте вы, умные добрые французы, которых я так сильно любил. Благодарю за ваше милое гостеприимство». Продолжая шутить над собой, через немецкую газету, публикующую сводки о его здоровье, сообщал публике, что в минуты слишком сильных судорог в спине сомневается, действительно ли человек — двуногий бог. Наедине с собой признавался: «Жизнь для меня навеки потеряна, а я ведь люблю ее так горячо, так страстно!»
Гейне уже совсем не видел, не раз его посещала мысль о самоубийстве, удерживали только переживания о жене. Он продолжал сочинять, диктовал статьи, стихи, спешил закончить мемуары. Радовался визитам друзей — Дюма, Готье и Беранже, подолгу беседовал с Жорж Санд.