С одной стороны, меня поедом ел женский полк, симпатизировавший моему мужу, с другой — доедал сам Гордон. Я потеряла остатки всяческой адекватности. Если бы рядом оказался опытный или профессиональный человек, все сложилось бы по-другому. Но я с упоением продолжала ломать дрова.
В прессе начинают появляться статьи, в которых описывались отношения Саши с Наной Кикнадзе, — одна, вторая… Я зачем-то позвонила Нане. Требовала не упоминать ни Сашу, ни меня. Я никогда не была у него любовницей! Когда у нас начались отношения, он уже расстался с Наной, и в отличие от нее я была его женой официально. И я, супруга, интервью о нем не давала, а какая-то Нана… В общем, не стоило, конечно, ей звонить. Это было жестоко, неправильно и, конечно, закончилось грандиозным скандалом. Саша не вмешивался. Мне даже кажется, ему нравилось, что я с кем-то в очередной раз за него сцепилась. Такое доказательство собачьей любви.
Он никогда не ругал меня за такие звонки, не ставил на место. Наоборот, с любопытством исследователя смотрел, как я влипаю в очередной неравный бой, тону в нем. Это была агония. Я захлебывалась в собственных попытках доказать всему миру, что имею право на Гордона.
Провоцировать аудиторию на негатив меня научил тоже он. Когда они конфликтовали с Владимиром Соловьевым, он считал высшим пилотажем — получать мешки писем с оскорблениями. «Это круто, Кать, это часть профессионального успеха», — говорил Саша.
После того как Саша от меня ушел, я пару дней держалась, а потом началось оцепенение, которое длилось три года. Я просто умирала. Только необходимость заработать собаке на еду заставляла меня выходить из дома. Оказалось, жизни без Гордона просто не существует. Рыдали, помню, с Таней Геворкян на пару: она — по Ване Урганту, а я — по Гордону. Рада, что обе вышли из этого пике...
Однажды в очередном приступе острой душевной боли я решила ехать к нему. Думаю, на самом деле я просто никогда не жила одна, и это было банальной паникой. Но казалось — любовь, и меня прорвало. Я стала звонить, рыдать, приехала к театру Райхельгауза и умоляла Сашу выйти. Я плакала в машине, а в трубке слышались звуки тусовки, смех... Горе было только у меня. Очень это отрезвляло. Было страшно больно, но я не хотела, чтобы кто-то это видел. Попросила Сашу, если спросят, говорить, что ушла я... Так еще и наше ближайшее окружение стало считать, что я — «подлец» и бросила хорошего парня!
После той поездки к театру я сменила все телефоны и начала делать карьеру. Очень быстро попала в прайм-тайм на «Маяке», писала в L’Officiel, «МК», работала с Доренко. Сейчас говорю и понимаю, что вся моя карьера в журналистике свершалась в три года боли по Гордону. Может, поэтому я легко заработала репутацию скандалистки? А мне просто было больно. И боль эту периодически надо было выплескивать, выкрикивать как-то.
