Леонард Коэн на глазах у Валери и всех прочих гонялся по этажам за почти голой Дженис Джоплин. Знакомая лесбиянка занимала комнату под номером 100, в которой в свое время обожала спать в гробу Сара Бернар. Не было недостатка и в писателях. Угрюмый Артур Миллер, когда-то дравшийся с Мэрилин Монро в холле на третьем этаже, по вечерам спускался из своей комнаты мрачный и молчаливый. Битники Джек Керуак и Аллен Гинсберг писали здесь свои романы и любили по ночам собирать публику, чтобы вслух почитать отрывки. Жизнь била ключом: на каждом этаже отеля имелся свой наркокурьер; каждую неделю кто-то бросался в пролет лестницы; когда кто-нибудь вызывал полицейский наряд, постояльцы срывались с мест и бежали вверх — прятаться на чердаке. Плату за проживание можно было оттягивать до бесконечности: хозяин Дэвид Бард отлично понимал, что у всей этой братии почти никогда нет денег, и многие расплачивались картинами, стихами или музыкальными произведениями.
— Платить будем мазней или рассчитаешься телом вон с теми ребятами, а уже они заплатят мазней?— невозмутимо осведомился Бард у Валери на третий месяц ее проживания.
— Я не проститутка!
— с достоинством огрызнулась Соланас. — Я феминистка, сценарист и писатель, Энди Уорхол будет ставить мою пьесу или снимать по ней кино.
— Уорхол? — уточнил хозяин, поднимая брови. — Тогда ты здесь под его ответственность. Запишу еще одну м-м-м… барышню на его счет.
Не будь денежные обстоятельства Валери столь плачевны, она, не задумавшись, вцепилась бы в жидкую бороденку Барда. Ничего, как только жизнь наладится, она ему доходчиво объяснит про ответственность!
Освободившись из тюрьмы после антивоенного митинга, Валери теперь большую часть времени тюкала на машинке, примостившись за асимметричным громоздким письменным столом, чем-то напоминавшим тонущий корабль. Она писала антивоенные и феминистские статьи, которых так ждала от нее женская организация, рассказы, философские тексты; наконец-то закончила Манифест ОПУМ — Общества полного уничтожения мужчин. В соответствии с вольными нравами отеля, сильно пришедшимися ей по вкусу, Соланас ходила по этажам и наугад стучалась в двери: — Купите ОПУМ, всего один доллар, женщинам — за 50 центов.
Революционный манифест!
На «Фабрике», куда Соланас продолжала частенько заглядывать, от нее шарахались — она всех доконала своим манифестом и монологами о несправедливом мироустройстве. Но не ходить туда Валери не могла. Пришлось признаться себе в конце концов в унизительной правде: она втюрилась в Уорхола за время их общения, он показался ей исключением из всего неполноценного мира мужчин. Проклятое сердце билось как сумасшедшее, когда она заявлялась на «Фабрику» и видела Энди, с мягкой улыбкой снующего туда-сюда: этакий всем улыбающийся ангел в тельняшке и седом парике. В студии всегда были люди — рисовали, снимали, целовались, болтали, медитировали, ругались, и все обожали Энди и требовали его внимания; остаться с ним наедине было большой удачей.
Ради Энди Валери стала иногда оставаться на ночные вечеринки, чуть ли не ежедневно устраиваемые на «Фабрике». Нередко сюда являлись шикарно одетые дамочки в настоящих бриллиантах, мечтавшие приобщиться к искусству, сниматься у Энди, стать его музами, моделями… Они быстро упивались или накуривались и валялись по углам, вымачивая свои жемчуга в лужах разлитого вина.
Валери обычно угрюмо сидела в углу в своей вечной кепке и бесформенной рубашке, курила и смотрела на все это с отвращением. Неужели Энди не тошно взирать на этих зверушек, на этих стрекочущих сорок, обожавших стекляшки и цеплявших на себя все, что блестит? Валери таких презирала — они казались ей абсолютными рабынями мужчин, и каждая готова была на все, чтобы Уорхол обратил на нее внимание, каждая жаждала подстелиться под него.
Но уйти было выше ее сил, и с некоторых пор Валери тщательно избегала внутреннего вопроса — а чего, собственно, она сама хочет от Энди? Но только не стать его подстилкой, нет! Их связывают другие интересы. Пока он уговорил Валери сняться в двух своих фильмах — I, a Man и Bike Boy; она сдалась, и он даже заплатил ей за это немного. Уорхол обещал, что следующим будет фильм по ее сценарию. Однако время шло, а он все никак не мог даже дочитать его до конца, зато снова и снова снимал свою обожаемую Виву (Жанетт Хоффман), очень красивую бледную скандалистку, расхаживающую по студии когда в нижнем белье, а когда и вовсе топлес. Она орала на Энди благим матом и постоянно что-то от него требовала, повторяя, что он никогда не выполняет обещаний.
