Что, черт возьми, он будет делать среди этих стен, имеющих глаза и уши, расписаний, протоколов, льстивых придворных рож? Его не пускают в рабочий кабинет собственной жены, потому что у него нет права доступа к государственным бумагам! Он не должен прикасаться к ее письмам — за это ему грозит тюрьма! У них теперь отдельные апартаменты в Букингемском дворце, и делят ложе они отныне тоже чуть ли не по письменной договоренности! Согласно протоколу, Филипп встречался с женой только за пятичасовым чаем, до этого ее время посвящено государственным интересам: документы, пресса, встречи, прием министров — и все это несмотря на то, что королева в Британии имеет только рекомендательный голос, страной она реально не управляет и никаких решений по сути не принимает. В сущности, она — красивая вывеска, символизирующая стабильность и устойчивость традиций.
Зато у Филиппа имелось право ровно в девять утра слушать вместе с королевой 15-минутное выступление шотландских волынщиков, играющих под окнами королевских покоев, — эта традиция установлена еще королевой Викторией!
Лилибет всякий раз смущенно приглашала супруга вместе с ней насладиться музыкой, и Филипп всякий раз саркастично отвечал, что от заунывных звуков волынки ему хочется повеситься.
Самолюбие Филиппа бунтовало, и претензии к жене, а вернее, к своему новому положению, множились. Самым страшным оскорблением, нанесенным новыми родственниками, был отказ двора дать его фамилию — Маунтбаттен родившимся у них с Елизаветой детям — Чарльзу и Анне.
— Я требую, чтобы мои дети носили мое имя!
— гремел Филипп, наседая на жену; та смотрела на него виноватыми глазами и беспомощно качала головой. Что она может поделать? Тогда, будучи еще очень молодой королевой, она целиком оставалась заложницей запутанных отношений двора в лице ее матери Елизаветы и бабушки Марии и парламента. Филипп прекрасно понимал: будь ее воля, супруга согласилась бы поменять фамилию правящего дома на фамилию мужа, что сделала в свое время королева Виктория; но маменька устроила Лилибет сцену — королева-мать до сих пор тряслась от негодования, что ее девочка досталась «такому невоспитанному мужлану» («которым нельзя управлять», добавлял про себя Филипп). Словом, старшая Елизавета предложила обратиться за «советом» к тогдашнему премьеру Черчиллю.
И конечно, этот хитрый лис «не рекомендовал» менять фамилию Виндзор на Маунтбаттен. Взбесившийся Филипп нахамил Черчиллю, написал возмущенное письмо в парламент — и все только для того, чтобы с ним отныне разговаривали как с опасным сумасшедшим: «Успокойтесь, Ваше высочество, все будет хорошо». Когда много позже родятся Эдвард и Эндрю, Елизавета уже сумеет настоять на том, чтобы они носили двойную фамилию. Но эти отпрыски Филиппа были слишком далеки в очереди на престол, неудивительно, что парламент махнул рукой на жест королевы в угоду мужу.
Но тогда, после первого оскорбительного пренебрежения его фамилией Филипп отчетливо осознал: по сути, ни жена, ни дети ему не принадлежат. Целых полтора месяца он не удостаивал бедную Лилибет ни словом и не приближался к покоям жены.
В конце концов даже ее личный секретарь просил «пожалеть» королеву, мол, у нее глаза все время на мокром месте. Однако Филипп не желал, чтобы его воспринимали при дворе как статиста; в нем взыграло самолюбие, и пока его дарлинг лепетала своим министрам, как уладить кризис в зоне Суэцкого канала, 35-летний принц-консорт снарядил королевскую яхту «Британия» и отправился в полугодовое путешествие — без супруги и безо всякого ее на то высочайшего соизволения. Филипп отрастил золотистые усы и бородку по моде королевского флота, набрал команду не из полагающегося по протоколу штата, а из тех, кого выбрал сам: кроме своего секретаря и ближайшего друга Майка Паркера, вытащил, например, в путешествие ветерана знаменитых антарктических экспедиций сэра Реймонда Пристли, не забыл пригласить и своего учителя живописи — художника Эдварда Сиго.
Словом, с точки зрения тех, кто пристрастно следил за его эскападой из Букингемского дворца, супруг Ее величества просто спятил; королева-мать в сердцах обозвала зятя «взбунтовавшимся плебеем». Тещу можно было понять: Филипп проигнорировал девятую годовщину свадьбы с Лилибет, в качестве подарка прислав лишь фотографию двух обнимающихся игуан; пропустил он и любимое супругой Рождество...
Секретарь сообщал ему: ходят упорные слухи, что брак Ее величества под угрозой. На что повеселевший Филипп, вновь обретший свободу лазить по мачтам и дорвавшийся до морской стихии, как мальчишка до любимой игрушки, отвечал:
— А вы скажите, что никогда еще королевский брак не находился в большей безопасности.
В прессе официально сообщили, что принц-консорт отправился с визитом по странам содружества, но, ясное дело, подданные-то не дураки — все поняли, что муж королевы задыхался в Букингеме.
Филипп упивался самовольно отвоеванной свободой — они побывали в Австралии, Новой Гвинее, на Сейшелах, Цейлоне и в Малавии. Команда жила весело, конечно, чересчур роскошно для моряков — трапезничали как-никак на королевских сервизах из серебра и хрусталя, наслаждались самыми изысканными винами. Докучали только необходимые официальные встречи во всех этих странах, впрочем, Филипп умел закруглять их довольно быстро, сморозив какую-нибудь остроту. Например, осточертевшим ему в Папуа британцам Филипп, улыбаясь, сказал: — Надеюсь, вас всех тут еще не скоро съедят, так что увидимся…
У директора культурного центра в Сиднее он весело осведомился:
— Вы все еще кидаете копья друг в друга?
Бедняга лишился дара речи, и мероприятие быстренько свернули.
В мире оказалось в избытке прекрасных, идиллических мест: причаливай, располагайся и оставайся тут навсегда.
