В публике зашептались. И тут произошло событие из ряда вон выходящее: Кюни закашлялся, пытаясь проглотить смех, но не смог и… расхохотался. Однако быстро взяв себя в руки, сумел превратить хохот в грозный рык, что, в сущности, сошло за нервный срыв Макбета перед предстоящим объяснением с женой… и совсем не выбило его из образа.
Конечно, я не спал ночь, гадая, какой разнос мне устроит наутро Вилар. Душу грел лишь тот факт, что я тем не менее сумел рассмешить самого Кюни. Вилар, которому доложили о скандальном происшествии в театре, заметив меня на следующий день, открыл было рот, чтобы поругать, но… махнув рукой, лишь улыбнулся. Так я был прощен.
— Смех снова пришел вам на помощь… — Конечно, я активно искал себя и вскоре стал выступать на сценах кафе-театров и концертных площадках «Бобино», «Галери 55» и «Л’Эклюз» в комедийном спектакле-кабаре с Виктором Лану.
Мы разыгрывали на пару с ним забавные скетчи, во время которых самыми любимыми эпизодами у зрителя были те сценки, во время которых Лану давал мне оплеухи (четыре за одно выступление). А поскольку за один вечер мы порой давали по нескольку представлений в разных местах, то… считайте сами. Домой я отправлялся пошатываясь, из глаз лились слезы, нос кровоточил. Но я вспоминал детскую радость зрителей, их искренний смех, и мне становилось легче. Я даже обрел определенную мудрость профессионального лицедея: чем безразличнее и сдержаннее воспринимаю оплеуху, тем сильнее надрывают животы зрители. Парадокс. Я не хнычу, не гримасничаю, а стараюсь держаться — такой вот доморощенный Иисус.
Параллельно с участием в кабаре я, естественно, продолжал себя искать и ходил на всевозможные прослушивания и пробы. Однажды прошел по конкурсу на смотр молодых талантов к Морису Бежару — я, кстати, всегда хорошо танцевал. И меня вовсе не смутил тот факт, что все это немного не по адресу. Но на показ к легендарному балетмейстеру все же отправился. Бежар дал мне полную свободу и попросил поимпровизировать под музыку. Что я там такое изобразил, помню уже плохо, но он был совершенно очарован и… сразу пригласил меня в свою труппу! Увы, одновременно я получил другое заманчивое предложение, от которого не мог отказаться, — служить актером в драматическом театре, играть главные роли на пару с Ивом Робером в пьесе Мрожека. Ив стал мне другом и, когда начал снимать кино, пригласил меня на роль.
Помню, он сказал: «Знаешь, ты не обычный актер, ты — персонаж. На тебя надо специально писать сценарий и снимать кино. Ты вообще не типичный». В 1972 году он снял «Высокого блондина в черном ботинке», и моя жизнь кардинальным образом изменилась…
— Месье Ришар, а вам не обидно, что ваш «фирменный» герой — нелепый чудак, а по сути чистый, наивный и очень хороший человек — все время попадает в глупые ситуации, все его унижают, обижают…
— Постойте-ка, с моим героем-чудаком всегда все было в полном порядке, это другие оказывались в дураках. Судите сами: если я случайно переворачиваю чашечку кофе, кому достается? Мне? Вовсе нет, я налью себе другую. Достается тому, кого я обжег! Мой герой вообще ни в чем не сомневается и пребывает в душевной гармонии с самим собой, сея панику среди остальных.
Возьмем моего напарника Депардье. Во всех фильмах он сильный, уверенный в себе человек, я же, будучи гораздо слабее, своим поведением укладываю его на лопатки, довожу до исступления, он теряет контроль над собой, потеет, получает тумаки и в конечном счете проигрывает, пасует. Я же остаюсь при своем. В «Игрушке» — да, надо мной очень зло издеваются, причем все, от мала до велика. Но кто в итоге оказывается в выигрыше? К кому уходит несчастный одинокий ребенок, кого он выбирает себе в качестве главного и бесконечно любимого друга, презрев родного отца?
— Вас.
— Вот именно! Так что мой чудак-человек счастлив, весел и всегда готов к новым приключениям.
Депардье же — это отдельная и не менее увлекательная история. Отдельный вид экстремального спорта, я бы сказал. За ним нужно постоянно приглядывать, как за молоком на плите! Я, честно, не знаю, что ему мама подмешивала в детское питание.
В образ бонвивана и винодела он вписывается идеально. Постоянно дегустирует. Но с той только разницей, что если для обычного винодела это нормально, то для Жерара, актера по профессии, становится настоящей проблемой — ведь он должен создавать характер, играть и — о господи! — произносить текст роли. Вот пример. Снимали мы сложную сцену в картине «Беглецы». Нас уложили под машину (по ходу действия мой герой только что ограбил банк и прячется от полиции), я держал Жерара на мушке под дулом пистолета. На заднем плане раздавались взрывы, валил дым, орали и суетились люди — шла перестрелка.
Выждав паузу, я должен был произнести всего одну фразу: «Мне нужна машина в самые кратчайшие сроки».
И вот мы лежим-полеживаем, художники-декораторы, специалисты по взрывотехнике и спецэффектам, техперсонал тщательно готовят сложнейший эпизод, который по задумке режиссера должен быть снят одним дублем. Казалось бы, ничего трудного — у меня одна реплика на фоне апокалипсиса. Лежим, болтаем о том о сем. И тут Жерар начинает расспрашивать о моей барже, на которой я в то время жил: что она да как? Удобная ли, при этом он постоянно повторяет: «А твоя баржа крутая? А баржа твоя удобная? Как там, на барже…» За время нашего краткого разговора он успел меня так переключить на эту «баржу», что едва режиссер гаркнул в мегафон: «Мотор!
Начали!» и вокруг истошно завизжали рвущиеся петарды, забегали полицейские и захлопали выстрелы, я выдал: «Мне нужна баржа! Причем немедленно!»
Уверен, Жерар это сделал нарочно. Он обожает всякого рода розыгрыши, а уж меня подколоть и достать — особенно. Режиссер Франсис Вебер с неистовым ором бежит к нам, размахивая руками: сцена загублена! Все, что таким трудом выстраивалось под единственный дубль, испорчено, забраковано моей оговоркой. Жерар хитро улыбается: «Будь повнимательнее, ты должен сказать: мне нужна машина, а не баржа. Только не баржа! Не баржа, запомнил, да? Повтори». — «Машина». — «Вот-вот. Не баржа». — «Нет, не баржа».
