Раздался залп орудий, небо точно содрогнулось, и демонстранты разом затихли, а затем все как-то быстро разбрелись кто куда. Не то на разгон была брошена тяжелая артиллерия, не то прозвучал салют в честь удачного исхода революционных событий... Но толпа мгновенно исчезла, и на улицах воцарилась мирная тишина.
— Как вы стали актером?
— Случайно. Прежде мечтал конечно же о карьере ковбоя. Или авантюриста, на худой конец — таинственного вершителя правосудия в маске, героя с большим сердцем и щедрой рукой. Но в один прекрасный летний день все изменилось — я прогулял школу в своем родном городишке Валансьенне и отправился в кино, попав на комедию с Дэнни Кеем под названием «Безумец отправляется на войну». И все. Это стало настоящим душевным потрясением.
Долговязый голубоглазый блондин, ловкий, чуть нескладный, смешной и нелепый Кей, звезда сороковых, мгновенно стал моим кумиром. Он был легким, обаятельным, прекрасно танцевал, смеялся и зажигал от души — о, как же я хотел стать им! Подражал ему нещадно, имитировал каждый жест. Думаю, его образ стал моим озарением — я будто увидел себя в пока еще смутном, но явно счастливом будущем. Так что решение стать актером возникло как данность и эмоциональная необходимость. Увы, меня ждало испытание — сообщить об этом родственникам. Я предчувствовал, что они, убежденные технари, явно не одобрят моих «вальяжных» планов. Долго думал, как лучше преподнести им новость. «К счастью», в моей семье давно не было единой стратегической линии в воспитании, ведь родители расстались, так что я мог легко играть на два фронта: строгому папе Морису, с которым я тогда жил, категорически не понравилось мое решение (и он лет десять потом дулся на меня), а мама меня, хоть и робко, но все же поддержала.
Я взял да и ушел жить к ней. Никто в семье не одобрял в целом моей сомнительной затеи и до последнего не верил, что я действительно настроен серьезно. Лишь когда уехал в Париж и поступил на Драматические курсы Дюллена, все по-настоящему переполошились, даже в позу встали, отказавшись поддерживать меня материально. (Кстати, ради бабушки, которая страстно желала, чтобы из меня вышел хоть какой-то толк, я получил диплом… массажиста-кинезитерапевта, это специалист по лечебному массажу, который делают, например, после полученных травм.)
— Откуда столь экзотический выбор?
— Исключительно по причине краткосрочности обучения. Сдавая вступительные экзамены на драмкурс, не подозревал, какую черную комедию сыграю по воле экзаменатора. Я-то рассчитывал, что попросят прочитать монолог из Достоевского, но от меня ждали почему-то полной банальности — декламацию басни Лафонтена «Муравей и стрекоза». Не успел я откашляться и произнести название, как учитель тотчас же меня остановил: «Не годится! Ты произносишь так, будто хочешь побыстрее отметиться. Скажи вдумчиво, с паузой. Давай!» И началось… То я не вкладывал в это название должного смысла, не делал образного жеста, дабы помочь зрителю тотчас же представить себе, как выглядят мои герои. То говорил не с тем выражением, слишком тухлым — таким, что «зрителям, пришедшим в театр специально, чтобы насладиться моей трактовкой басни, и заплатившим за билет, станет вдруг невообразимо скучно»!
Прошу заметить — я еще даже не начал читать! Учитель придирался лишь к тому, как я объявлял название басни.
На педагога явно что-то нашло — он так увлекся, что стал придумывать за меня. Хитрый ход — легкая пауза после произнесения «Муравей и…» — пусть зал замрет в напряжении, ожидая новостей. Вроде я, как актер, должен поиграть на их нервах и терпении, заставить гадать, кто же будет выступать в дуэте с муравьем, представить себе невероятный образ этого второго — загадочного, не названного пока действующего лица, которым в конечном итоге окажется не «лис» и не «агнец», а всего лишь — о, этот лукавый господин Лафонтен! — стре-ко-за! Легкое, беспечное насекомое! Я пытался спорить — к чему интриговать публику, которая с младых лет прекрасно знает, что партнером муравья в этой басне была именно стрекоза?
Но педагога уже несло. «Да в этом-то и смысл великого актерского мастерства! — хватался он за голову. — Вы должны заставить зрителя засомневаться! Напрячься! Актер — это неожиданность. Непредсказуемость!»
Препирательства длились более часа. Слава богу, под конец экзаменатор устал, и все закончилось хорошо — меня приняли.
По окончании курсов Шарля Дюллена я проходил стажировку в труппе знаменитого театра ТНП, которым руководил Жан Вилар. Однажды он выстроил нас, неопытных и наивных лицедеев, в ряд и принялся придирчиво разглядывать. Все напряглись, и я в том числе, — никак отбирает на главную роль. Вилар махнул рукой: «Ты, ты, ты и ты…» (Последним «ты» в этом списке был я.) Как оказалось, он решил, что мы наиболее подходим для массовки в его новом спектакле: «Ступайте — в секретариате с вами подпишут контракт».
Пятнадцать «счастливчиков» отныне получили уникальную возможность выйти на сцену с самим Жераром Филипом. Но в отличие от остальных я получил особые полномочия, став именно тем солдатом, которому герой Филипа — Сид вручает конверт с печатью со словами: «Подойдите, солдат! Передайте это дону Диего!»
О, я и по сей день помню этот волнительный момент: глаза Филипа смотрели на меня целое мгновение, ну, или полтора мгновения. А что я? Я играл отчаянно! Самозабвенно! Склонял голову чуть набок в знак почтения, затем резко дергал ею назад — в знак гордого принятия приказа и готовности блистательно его исполнить. Одно колено чуть согнул (что означало покорность, понимание величия момента, готовность пасть ниц при случае) — все было просчитано!
