Однажды, когда все сидели за столом в столовой Менелаусов в Сиднее — крахмальная скатерть, изящные бокалы, в которых пенилось розовое вино, — Джеффри поймал себя на мысли, что хотел бы иметь такого отца… Со стариной Роем Рашем его связывали хорошие отношения, но Джеффри не мог им гордиться. Разве может вызвать это чувство скромный бухгалтер, прозябавший то в одной, то в другой конторе крошечного городка Тувумбы?! Да и подобных обедов со скатертями в их доме никогда не происходило. После развода с мужем матери было не до изящной сервировки стола. Наскрести бы на нехитрый обед для себя и сына... Из ценных вещей в их домике в Брисбене имелось только радио, ну, и еще пианино, старенькое, с поцарапанной кое-где крышкой, издававшее, впрочем, весьма приятные звуки.
Джеффри учился играть: он с пяти лет твердо знал, что хочет быть актером. После своего первого, невероятного, запомнившегося на всю жизнь похода в цирк шапито, после полета воздушных гимнасток и выступлений клоунов с собачками, и ловких жонглеров, и неповоротливых слонов ни о какой другой профессии речи не шло. Мерл не спорила. Ее единственным условием была учеба сына в университете, а дальше пусть он сам решает, чем зарабатывать на жизнь… В Университете Квинсленда Джеффри выбрал отделение английской литературы. Более немодного и неперспективного направления для молодого мужчины трудно было найти. В середине 60-х девушкам нравились исключительно адвокаты: ловкие, хваткие, с хорошо подвешенными языками.
Кроме того, вся мужская половина университета играла в крокет или футбол, а тело Джеффри, долговязое, с тонкими, хрупкими костями, не было приспособлено для подвижных спортивных игр. Зато он великолепно гнулся, мог уместиться на любом стуле, сложившись едва ли не вчетверо. Он обожал музыку и однажды оказался участником стычки с полицейскими в музыкальном магазине: стражи порядка налетели, чтобы конфисковать пластинки с записью мюзикла «Волосы», а Джеффри героически пытался противостоять беззаконию. К счастью, его тогда просто слегка побили и отпустили без дальнейших разбирательств…
Джейн Менелаус ужаснулась, узнав спустя годы о том происшествии. Она, чуткая домашняя девочка, непримиримо относилась к любой несправедливости, и то, что Джеффри все-таки был побит, казалось ей вопиющим фактом.
Ну как, скажите, можно поднять руку на ребенка?! А Джеффри и сегодня казался ей совершенным ребенком — тридцатипятилетним чудиком, который прятался от мира за своими эксцентричными ролями. На гастролях ее поразило то, что Джеффри, исколесивший почти всю страну, толком не умел даже устроиться, удобно разложить вещи в гостиничном номере, да и быстро собрать чемодан — этому он тоже был не обучен. Оказалось, у довольно известного в Сиднее актера Джеффри Раша даже нет приличного костюма, в котором не стыдно появиться на прослушивании. Но дар помогать и заботиться о несчастных в семье Менелаус явно передавался по наследству, и роль жены чудаковатого, мало приспособленного к быту Джеффри Раша ничуть не напугала Джейн.
Наоборот, воодушевила, да еще и сподвигла на рождение двух деток — Анжелики и Джеймса. Она упивалась своим счастливым материнством и легко попрощалась с театральной карьерой ради семьи. А Джеффри… Он боялся даже просто подойти к кроватке новорожденной дочери, не говоря уже о том, чтобы взять ее на руки и приголубить. Первые годы его неожиданного отцовства — да-да, и в тридцать семь он не был к этому готов, хоть убейте! — совпали с глубоким творческим кризисом, который накрыл его, словно взрывной волной…
Помнит ли он тот день, когда окончательно сорвался? Возможно, это была пятница где-то в самом разгаре сезона. Джеффри готовился к спектаклю по Гоголю «Записки сумасшедшего». Сидел в одиночестве перед зеркалом и накладывал на лицо грим, густо мешая серый и бежевый цвета.
