Со времен интерната у меня сохранились чудовищные привычки. Например, я очень быстро ем, буквально заглатываю пищу. Причем любую. Кажется, могу переварить даже гвозди! Нас кормили в две смены, и если ты не успел съесть свою порцию, сам виноват. Помню, по четвергам давали сосиски с тушеной капустой. Зазеваешься, и у тебя тут же сосиску свистнут. Все с нетерпением ждали субботы — в этот день пекли дивные кулебяки. Поскольку после отбоя я плохо себя вела, меня частенько выгоняли в вестибюль учебного корпуса. Стоишь босиком на полу, ногами от холода перебираешь. Но в наказании была и необычайная прелесть: ночью в столовку привозили свежеиспеченный хлеб, и нас, отбывающих наказание, гнали разгружать фургон. О счастье! Я могла незаметно сунуть в штаны теплый батон. Вся спальня ждала меня с нетерпением.
Мы делили батон и ели под одеялами. Ничего вкуснее придумать невозможно!
В интернате я научилась драться. Причем драться на улице я перестала только перед рождением ребенка… Не дай бог, кто-то что-то скажет. Интернатовская выучка: дай обидчику сразу в морду! Я прошла жесткую школу и запомнила правило: «Если заплачешь, тебя сразу затопчут». Слабым быть ты просто не имеешь права!
Плюс у меня еще и папин характер. Мы оба взрывные. Он тоже дрался с детства. В Лефортове знал все местное ворье. Его из всех школ выгоняли. В одной папа продержался рекордно короткий срок — урок и пять минут перемены! Подрался со всем классом.
Мы с ним постоянно влипали в истории.
Помню, едем всей семьей в театр на Малую Бронную. Я была уже барышней. Мама с папой сидят впереди, а я стою на задней площадке троллейбуса. Вошел какой-то пьяный и стал ко мне приставать. Я и так, и эдак пытаюсь от него отвязаться. Вдруг встает Дед, молча подходит к приставале, берет его за шкирку и вышвыривает на остановке из троллейбуса.
Другой случай был на даче. Мы с папой сработали синхронно — с двух рук огромного детину завалили. Дед ремонтировал во дворе машину. Рядом остановилась пьяная компания и все никак не желала угомониться: мат-перемат, громкий гогот. Вечер, дети гуляют, я не выдежала. «Ребята, — говорю, — ну что вы, офигели совсем? Тут же дети!» Они в ответ — еще громче. Один верзила даже ко мне с кулаками полез. Дед и треснул его по башке гаечным ключом. Следом я булыжником добавила.
«Они меня убили!» — завопил дядька, схватившись за голову. А мужиков, между прочим, человек пять было. От неожиданности они сразу же замолкли, подхватили стонущего бедолагу под мышки и потащили прочь.
Другая памятная встреча с пьяными состоялась у Никитских ворот. Правда, слава богу, на сей раз до драки не дошло. Стоим после спектакля с отцом на остановке, в руках — по бутылке боржоми. Потягиваем водичку в ожидании ночного троллейбуса, тут пьяные мужики подходят. Мол, дайте, уважаемый и любимый артист, автограф на память. И протягивают Деду пустую мятую пачку от сигарет. «Ребята, выбросите вы ее лучше. Ну зачем…» — стал он их урезонивать. Мужики озверели. Дед взглянул мне в лицо и понял: сейчас моя бутылка разлетится о башку одного из них. У меня чуть пена изо рта не пошла.
Я же за папу любого порву! Он заорал: «Катя, стоять!!!»
— Как вы в одном театре умудряетесь ужиться?
— Нормально! Как говорит отец: «В театре к Катьке относятся лучше, чем ко мне». Ну тут он лукавит — его все обожают. Правда, иногда он такой дым коромыслом поднимет, что не знаешь, куда бежать!
Дед — режиссер, мы с мамой — актрисы, мой муж Володя Ершов — актер. Но у Деда в театре ни дочки, ни жены, ни зятя. Он на нас орет и топает ногами больше, чем на других. Правда, и отходит мгновенно.
— Вас, наверное, как дочку Дурова во всех театральных вузах принимали с распростертыми объятиями?
— Да нет, в Школе-студии МХАТ я срезалась. И это было трагедией для меня. Я читала перед комиссией монолог Алеши Карамазова и не понимала, какое странное впечатление произвожу. Огромная, толстая, неуклюжая... Вдобавок ко всему при моей неуклюжести у меня был нежнейший, ангельский голосок. Спустя годы педагог в ГИТИСе, который сидел тогда в приемной комиссии, повинился передо мной: «Знаешь, Катька, у меня грех перед тобой. Я им тогда сказал: «Зачем вам нужен этот шар?»
Учеба в ГИТИСе началась с попыток избавиться от комплексов. Есть такой педагогический термин: несовпадение внешних и внутренних данных. Особенно меня расстраивал голос, и я стала курить «Беломор» пачками. Не раз слышала шепот за спиной: мол, на детях гениев природа отдыхает. Боюсь, в меня не верил даже папа.
Когда я собиралась поступать, он сказал: «Если думаешь, что я палец о палец ударю, чтобы тебе помочь, — ошибаешься!» И слово сдержал… На студенческие спектакли он боялся приходить до третьего курса...
Что же касается комплексов, я от них избавилась благодаря Ирине Ильиничне Судаковой. Студенты прозвали ее Кутузов — за полуприкрытый глаз. Помню, на втором курсе я собиралась сыграть что-то трагическое, тогда она развела руки в стороны и, показав на свою огромную, монументальную фигуру, произнесла: «Катька, ну кто поверит, что мы с тобой несчастные?» И я поняла важную вещь: артистки нужны разные. И очень скоро получила этому подтверждение. Меня пригласили в фильм «Фантазии Фарятьева». Первое кино в жизни и такие партнеры — Андрей Миронов, Марина Неелова, Зинаида Шарко....
Ассистенты Ильи Авербаха обегали все училища — никак не могли найти героиню. А я была тогда настоящим чудовищем: толстая, в жутких драных джинсах, в черном свитере до колен. Вокруг порхали юные будущие актрисы с накрашенными ресничками, на каблуках, в разлетающихся юбочках. Понятно, что я особо ни на что не рассчитывала. Сняли пробы, и ладно. Но меня утвердили.
Родила я довольно рано — в девятнадцать лет. «Фантазии Фарятьева» озвучивала уже беременной. А замуж выходила на шестом месяце беременности. Причем в моей жизни так получилось оба раза. Такая вот у меня сложилась привычка. Просто я никогда ни на чем не настаивала. Ни с первым мужем, ни со вторым. Первым был мой однокурсник Сережа Насибов. Герой нашумевшего фильма «Школьный вальс». Красавец несусветный!
