Около нашей двери была пожарная лестница, ведущая на чердак. Я повисла на ней и орала так, что сбежались все соседи. Они стучали в дверь, хором уговаривали отца впустить дочь обратно. Тот урок я запомнила на всю жизнь…
— А вы точно знали, что будете актрисой?
— Папа, во всяком случае, мне этого не советовал: «Ты это делаешь, сама и отвечаешь…» Наверное, здесь уместно процитировать Алексея Баталова, который сказал: «А я просто не знал, что есть другая жизнь…» Но я-то знала, что другая жизнь есть. И очень хорошо знала…
Девять лет своей жизни я провела в интернате. Это серьезная школа жизни. Половина ребят нашего класса не имели родителей, их просто не забирали домой.
Помню, как к девочке Рае Абюзаровой изредка приезжала бабушка и привозила в застиранном целлофановом пакете чищеные жареные семечки. Какие же они были вкусные!
Интернат находился у станции метро «Молодежная». Как сейчас помню, огромный пустырь, рядом — больница, а за бетонным забором — сумасшедший дом. Там содержались больные дети — олигофрены, дауны. Мы любили наблюдать за ними, сидя на заборе. Нам казалось необычайно веселым кидать в больных детей чем-нибудь тяжелым. Это я сейчас понимаю, как мы были жестоки…
Два интернатских корпуса соединялись между собой переходом. Он был примечателен тем, что все его стены были завешаны репродукциями: итальянская живопись, Брюллов и Шишкин, прочая «культур-мультур».
Туда нас сгоняли рано утром на зарядку — все в одинаковых сатиновых трусах и белых майках. В младших классах я спала в самой большой спальне — человек на двадцать, а потом случилось счастье — я попала в комнату, где нас жило всего четверо.
Интернат гордо именовался «учебным заведением с английским уклоном», там даже дети дипломатов учились. Правда, языка я до сих пор так и не знаю. Учились со мной и актерские дети, например дочка Алексея Кузнецова Эля. Сережа Шевкуненко, он сыграл в фильме «Кортик», тоже мой одноклассник. Потом он угодил в тюрьму, и в итоге его убили...
Кормили нас в столовке из железных мисок, как в тюрьме. Никакой стеклянной посуды, никаких ножей.
Только пластмассовые жуткие чашки и алюминиевые ложки, которые гнулись во все стороны. И почему-то на каждом столе стояла миска с чесноком. Натырить черного хлеба, соли и головку чеснока было счастьем… Потому что, сколько себя помню, есть хотелось безумно и постоянно. Пару раз в неделю меня отпускали на метро в музыкальную школу. Кстати, играть на пианино я до сих пор тоже не умею... А все потому, что до школы чаще всего не доезжала. Болталась часа два на свободе, а потом возвращалась в интернат.
Недавно рассказала свои истории об интернате Жене Гришковцу, он просто рыдал! В больших спальнях мы часто играли в «принца и принцессу». «Принц» выглядел так: коричневые колготки в рубчик, сатиновые трусики и майка. Белое вафельное полотенце было плащом. С «принцессой» дело обстояло сложнее.
Вариантов-то немного: те же колготы и сатиновые трусы. Только на «принцессу» больше колготок уходило: одни на голове заплетались в косы, из другой пары сооружали банты. «Принцессу» украшали покрывалом и обвязывали талию полотенцем. Из другого полотенца сооружалась фата. На этом действо и заканчивалось…
Интернат многому меня научил. Например, гладить без утюга. Капроновые ленты мокрыми наматывались на железную спинку кровати, а пионерский галстук «сушился» на зеркале. А какое творческое воображение будила зубная паста! Белый «Жемчуг», оранжевый «Апельсин», зеленая «Лесная», розовая «Ягодка». Какая палитра! На улице находили картонку, приволакивали в спальню и зубной пастой рисовали на ней торт с разноцветными розами.
