— Да, я поменяла паспорт и свидетельство о рождении. Это случилось после Школы-студии, когда я сидела дома. Папа тогда так обиделся на меня, что год практически не разговаривал. «Я все понимаю, — негодовал он. — Но зачем отчество-то менять? Ты понимаешь, что ты исключила меня из своей жизни?!» Потом простил, конечно, свою дурынду. А я так и живу с другим именем, к которому уже привыкла.
— А как вас мама называет?
— Ох, маме сложно. Сейчас она меня зовет просто: «Доча». Даром что лет пять назад я смирилась и сказала всем: «Можете опять называть Женей». Но так меня зовут только школьные подружки. Когда я поменяла паспорт и запретила называть себя Женей, они возмутились: «Да иди ты!.. Для нас ты была Григорьевой — Григорьевой и останешься». Я было перестала с ними дружить. А нас шесть человек, Граня — в их числе. Мы часто встречались. Но потом разругались из-за моего нового имени. Они даже пригрозили мне: «Посмотрим, каково тебе будет без нас». Граня, к слову, сразу сказала: «Мне по барабану — Лена так Лена. Главное, чтобы тебе было хорошо».
— Ни разу не пожалели? Говорят же, что меняя имя, человек, как правило, меняет и судьбу. Неслучайно некоторые крестятся под другим именем.
— Я к этому легче отношусь. И никогда не жалела о содеянном. Все относительно. Конечно, если бы я выучилась на психолога после школы, то вряд ли стала бы менять имя. Сейчас я окончила психфак МГПУ с красным дипломом (темой выбрала «Родительско-детские отношения в актерских семьях») и очень довольна. У меня своя методика, занятия. И мне это направление очень интересно. Я ведь даже судьбу старшей сестры разобрала как психолог. И теперь в отличие от мамы могу говорить об Арине спокойно.
В детстве мы не были особо близки, сестру «назначили» моей нянькой — все-таки она на семь лет старше. Ее же воспитывала мамина мама. Когда-то бабушку подкинули на Рождество в Рязанскую губернию в многодетную семью — в батистовых пеленках, с золотыми сережками и золотым крестиком. Так что возможна аристократическая кровь.
Сестра росла как парниковое растение. Родители работали, а бабушка, выпускница Плехановского, воспитывала Арину, даже завтраки ей носила в школу. Входя в какой-нибудь кабинет, сестра делала книксен. Все ее время было расписано по минутам: фортепиано, книги, выставки, консерватория. В школе — круглая отличница. При этом бабушка не давала ей ни с кем дружить. И что вышло?
Когда бабушка умерла, Арине было 12 лет, и она реально не понимала, где находится. Даром что родители были уверены, что бабушка все сделала правильно. Это потом я уже прочитала в дневнике Арины (родители приучили нас к ежедневным записям). Старшеклассники позвали ее домой, стали гладить по коленкам и как-то странно, по мнению сестры, вести себя. Она ничего не понимала. «Но мои слезы блестели на глазах, как у героини Бальзака», — писала она.
Есть такое понятие в психологии — сценарный план: когда люди заменяют реальность на нереальность. Эрик Берн в «Играх, в которые играют люди» писал, что жизненный сценарий — это бессознательный план, который родители формируют детям от зачатия до 6—7 лет. Это возраст первых впечатлений, а дважды произвести впечатление нельзя. Чаще ожидания от первого впечатления хорошие, но иногда ожидания не оправдываются, возникает фрустрация.
Думаю, у Арины это и случилось. К восьмому или девятому классу она скатилась до троек и двоек, бросила музыкалку. И когда поступила в историко-архивный институт, в ее жизни уже присутствовал алкоголь. Родители ничего не знали. Арина утром выпивала чуть-чуть коньячку и с фляжечкой шла на занятия.
На удивление, она получила три высших образования, работала на съемочной площадке, еще где-то. Но так и не смогла найти себя. Очень хотела детей, но наделала абортов. А потом — цирроз печени. Я ездила с ней по больницам, разговаривала с гепатологами. Но сестра уже не могла бросить пить. Только говорила мне: «Ты счастливая! У тебя есть кино, театр! У тебя есть мечта, которой ты живешь с детства. А я просто хотела иметь семью, любить и воспитывать детей. Но родить уже не могу...»
Арина вышла замуж за человека из Афганистана. Он очень ее любил. Но они выпивали вдвоем. Я спрашивала зачем. Она говорила: «Спасибо, что вы меня лечите, что кладете в больницы, но дайте мне просто уйти. У меня нет той любви и сил к жизни, что есть у тебя».
Она ушла в 35 лет. А через четыре месяца умер ее муж. В последнее время он говорил: «Арина приходит ко мне, она зовет меня».
Моему сыну сейчас 13 лет, подрастает дочь. И для меня как для матери история сестры — это история о том, как страшна гиперопека. Я понимаю, что не стоит передавливать. Но все-таки надо быть всегда рядом. Арина писала в дневнике, что ее все считают взрослой, а ей хотелось кому-то поплакаться, поделиться сокровенным. Мама не всегда была доступна для общения. А бабушка уже умерла.
— Представляю, каково было вашей маме! А тут еще вы — с заявлениями, что хотите умереть на сцене...
— После рождения детей я поняла, что умирать на сцене — это вообще не про меня. Я даже быть в театре до конца дней не готова. Хочу потихонечку уходить. Оставляя себе самое «вкусное». Сейчас мне интересно другое. Мы все время чем-то жертвуем в профессии. Но теперь я называю это не жертвой, а выбором.
Попробовав себя в режиссуре, я, например, поняла, что не хочу больше этим заниматься. Не мое! Мне ближе психология, телесно-ориентированная. Это соматик-боди. И здесь я тоже практикую.
