Пять лет у нас был прекрасный тандем с Романом Григорьевичем. Я ходила к нему в ГИТИС, где он готовил режиссеров оперного театра. Это были всегда потрясающие показы с множеством уровней, пластов.
— Виктюк был непростым человеком...
— Очень сложным. И репетировал сложно. Не многие могли выдержать — он пробивал человеческую защиту. Для любого режиссера это нормально — заходить на твою личную территорию, делать там что-то, чтобы это вышло наружу. Но Виктюк «бил» внутрь, не раз актеры уходили с рыданиями и криками: «Вы не смеете!..», «Ноги моей здесь больше не будет!»
Роман Григорьевич тоже кричал. Но у него был интересный метод работы — никаких ответов на вопросы: зачем, почему? Ничего по Станиславскому. Просто: встань туда, сядь здесь, сделай... С матерком, с манерами...
Он очень хорошо понимал про телесный язык, про энергетику. После работы с ним я знаю, например, что на сцене нельзя выдыхать. Ну нельзя «спускать мяч», который был энергетически набран. Не дай бог кому-то во время репетиции забраться на галерку и чем-нибудь скрипнуть. «Что, суки, энергию отсасываете?.. Не у меня — у процесса!» — кричал он. Теодорос Терзопулос такой же и Борис Юхананов — но он мягче.
На репетиции «Мастера и Маргариты» Роман Григорьевич приносил кучу книг, листал, что-то зачитывал, говорил о том, как Булгаков мыслил. И дневники его показывал.
А как он делал анализ текста и персонажей! Я потом полторы недели ходила и думала. Иногда после разбора минут сорок сидела в пустом репетиционном зале, потому что не могла сразу встать и куда-то бежать. Виктюк возродил меня тогда: театра в моей жизни было много и мне было в нем очень хорошо.
На Тверской перед подъездом Виктюка я с его студентами могла стоять и долго-долго разговаривать. А на гастролях мы вдвоем с ним ходили гулять, смеялись. Он водил меня в ресторанчики, секонд-хенды. Ему обязательно нужно было, чтобы кто-то был рядом. Чтобы кто-то сказал, хорошо ему примеренный пиджачок или не очень...
— Он выделял вас среди других? Любил?
— Да, да... Было... Хотя однажды я его страшно напугала. Репетировали «Заводной апельсин». В 11 часов начинали, четыре часа работали, потом перерыв, и еще четыре часа. Помню, так устала, что с ног валилась. На сцене стоял гробик. Я подумала: о, там можно отдохнуть. Легла и уснула. Вдруг слышу, репетиция началась. Виктюк распаляется: «Где эта?..», имея в виду меня. Высовываюсь из гроба: «Да тут я!..» Народ чуть в обморок разом не попадал. А Роман Григорьевич только спросил: «Ты что, вообще не суеверная?»
— Сейчас в Театре Наций — премьера «Бовари», где вы играете Персонажа, или рассказчика. Мне кажется, Виктюку бы понравилась и постановка, и ваша героиня.
— Да?.. Не поверите, я мечтала поработать с режиссером Андреем Прикотенко лет тридцать. Помню, еще однокурсники талдычили: «Тебе надо в Питер съездить. Там есть очень талантливая актриса, такая же сумасшедшая, как ты. Вы будто с одной планеты. И спектакль очень странный — тебе точно понравится».
Я поехала. Это был «Эдип царь» с Ксенией Раппопорт в главной роли. Меня потрясло все: и Ксения, и постановка. Прошел месяц. Я снова купила билет на поезд и снова поехала в Питер. Вернулась в Москву. Понимаю, что спектакль меня до конца не отпустил, нужен третий раз. Я еду снова. И... загадываю желание встретиться с этим режиссером в работе. «Ну, пожалуйста!» — прошу Вселенную.
Когда мне позвонил Евгений Витальевич Миронов и сказал, что Андрей Прикотенко хочет со мной поработать, я, не дав ему договорить, крикнула: «Да!» Миронов говорит:
— Ну подожди, Лен!..
— Нет, Жень, я не могу ждать. Я столько десятилетий ждала!..
Потом были встречи, читки: Александр Семчев, Саша Ревенко, я, художник-сценограф Оля Шаишмелашвили. Мне сказали: про тебя пока ничего не понятно, но ты не расстраивайся. Потом Андрей спросил:
— Ты на лонжах умеешь летать?
— Нет. Но с удовольствием полетаю.
— А что-нибудь акробатическое сообразишь?
— Могу!
— На все были согласны?
— Да, потому что, пока слушала то, что читал Андрей, понимала, что это вроде как я... Текста много, он сложный. Его не проболтать. Там нет стихотворной формы. Мой персонаж ведет всю историю, рассказывает, провоцирует. И ничего нельзя пропустить. Если внутренне что-то пропущу, в спектакле образуется пустое место.
Я начала переписывать текст, как люблю. Андрей же оказался невероятно интересным режиссером. Я люблю таких — умных, сложных. Он умеет круто мыслить отдельными субстанциями. Телесный рисунок — психологический рисунок героя — существование актера на сцене вместе с реакцией зрителя. Словом, такой сложной работы у меня в театре еще не было.
— Но когда-то была мистическая история, связанная с ролью Марлен Дитрих.
— Мистика — необходимая составляющая жизни. Это Случайность с большой буквы, или, как говорил Михаил Чехов, Господин Случай.
Был спектакль в Театре эстрады у Геннадия Викторовича Хазанова. Я играла Марлен и однажды поехала на фотосессию в Париж. Меня загримировали, одели в «ее» костюм. А снимать привезли в кафе, где любила сидеть Марлен Дитрих.
Вот сижу я вся такая «марленистая». И вдруг заходят пожилые супруги, которые много лет назад встречали живую Марлен в этом самом кафе. Представляете? Увидев меня в образе Дитрих, они потеряли дар речи и едва не лишились сознания. Хорошо, не пришлось вызывать неотложку.
— С мистикой и странными, долго мучившими вас снами связано и полное изменение ваших ФИО — из Евгении Борисовны Григорьевой вы в один момент превратились в Елену Саввичну Морозову. Причем не только в кино и на сцене, но и в жизни.
