Начало их любви было почти сразу омрачено серьезной болезнью мамы. Как выяснилось, она уже давно болела туберкулезом. Этот страшный отпечаток оставила война. После каждого спектакля папа приходил домой и по совету иранского врача натирал на терке овощи. Свекла, морковка и репа жутко пахли, но мама послушно пила из его рук сок. Утром, перед мамиными лекциями, папа заботливо прибинтовывал к ее спине, туда, где был очаг, капустный лист. К вечеру он становился тонким, как пергаментная бумага. Когда маму отправили в санаторий, папа поехал с ней и спал рядом на тахте, не боясь заразиться.
Вместе родители прожили шесть с половиной лет. За всю совместную жизнь ни одного скандала — поводов не было. Папа никогда не капризничал из-за неприготовленного обеда, ел то, что давали. Был человеком неизбалованным и неприхотливым, без особых претензий в смысле быта. Он беспрекословно подчинялся маме, можно сказать, с восторгом вручил себя в ее руки. Не был при этом подкаблучником, она никогда на него не давила. Единственное, что себе позволял, — мог с друзьями зайти в кафе-мороженое напротив Вахтанговского театра и выпить чуть-чуть коньяку. Как он объяснял, рюмочка снимала стресс после спектакля. За эту дурную актерскую привычку ему потом влетало от мамы. Она как будущий медик прекрасно знала, чем эта «рюмочка» заканчивается, переставала с папой разговаривать. На него молчание жены действовало страшно!
«Мася, не сердись! Ну выпил тридцать грамм коньячку, подумаешь!» — начинал клясться и божиться, что это в последний раз, просил прощения. Весь «скандал» длился минут двадцать — по дороге от театра к дому. На него невозможно было долго обижаться, он был трепетным, нежным, легкоранимым. Мудрая мама в итоге прощала его, зная, что свое обещание он все равно нарушит.
Они были очень красивой парой. Мама всегда была щеголихой, привезла кучу нарядов из Болгарии, а папа терпеть не мог наряжаться. Когда они познакомились, ходил в перелицованной генеральской шинели с дядькиного плеча и в смешной шапочке. На шинель почему-то был пришит цигейковый воротник. Незадолго до его ухода из жизни я определила папу в санаторий. Естественно, он взял с собой пижаму. Не удивлюсь, если это была пижама еще «досвадебного периода».
