Около семи утра к нам вышел врач: «Опасность миновала. Доза принятого снотворного была большой, но все обошлось». Прямо из «Склифа» я отправилась на работу. По дороге решила: «О том, что случилось, никому рассказывать не стану. Возьму отгулы. Мне сейчас нужно быть рядом с Люсей, ухаживать за ней». Только вошла в костюмерный цех, как девчонки бросились навстречу с новостью: «В газете написали, что Гурченко отравилась! Ты в курсе?»
Сенин забрал Люсю домой в тот же день, но еще неделю ее состояние трудно было назвать адекватным. Она снова и снова пыталась свести счеты с жизнью. В доме были спрятаны все таблетки, все острые предметы. А однажды, войдя в комнату, я увидела Люсю стоящей на подоконнике. Окно было открыто. Шестой этаж. И я применила «шоковую терапию» — заорала на Люсю матом и, естественно, на «ты»: «Давай, Люся, прыгай! Я тут около тебя вторую неделю, Сергей боится из дома даже на минуту выйти! Прыгай — доставь нам облегчение!»
Выкрикнула все это и почувствовала, как на плечи навалилась невыносимая тяжесть. Оставила Люсю стоять на подоконнике и ушла. Больше попыток покончить с собой Гурченко не предпринимала. Позже Люся сама расскажет мне о том, почему наглоталась таблеток.
Сенин, который был младше жены на четверть века, в разгар ссоры назвал Гурченко старухой... Большего оскорбления для Людмилы Марковны придумать было невозможно. Еще в самом начале нашего знакомства Люся как-то заявила: «Ненавижу старух!» — и шла на все, чтобы выглядеть «на двадцать пять и ни днем больше». Кто-то осуждает Гурченко за пластические операции, я — нет...
Со дня выписки из «Склифа» прошло недели полторы, когда однажды утром Люся встретила меня с прической и при макияже. Перехватив обрадованно-удивленный взгляд, сказала:
— Ира, я все.
— Ну и слава богу!
Люсины слова «я все» означали, что она выбралась из депрессии и простила Сенина. Но мне Сергей своей минутной слабости и открытости не простил. Если прежде он, не понимая роли и места костюмерши в Люсиной жизни, отлучал меня от жены постепенно — то теперь пошел напролом. Я уверена, что именно с его подачи Людмила Марковна обвинила меня в воровстве. Меня, которую знала долгие годы и которой бесконечно доверяла.
Осенью 1994 года Люся и Сенин уехали на гастроли. Только отбыли — звонок: «Ир, мы забыли кассету с моими фильмами. Она в книжном шкафу. Отвези на вокзал, передай с проводниками». Дубликат ключей от квартиры, уезжая, Люся всегда оставляла мне. Кассету я нашла и отвезла на вокзал. Через пару дней опять звонок: «Теперь нам проектор понадобился. Отправь поездом — мы тут встретим».
Через неделю гастролеры возвращаются. Я приношу новое платье, однако хозяйка в мою сторону даже не смотрит. Теряюсь в догадках: чем на сей раз могла прогневить королеву? Наконец Люся размыкает уста:
— Что ты взяла у меня из шкафа?
Душа уходит в пятки, но стараюсь, чтобы голос звучал твердо:
— Людмила Марковна, я у вас ничего не брала.
— Нет, взяла.
— Вы хоть скажите, что пропало-то? Косметика, колготки, золото — что?
— Ты сама знаешь.
— Не знаю.
— Сейчас же принеси мне ключи от квартиры.
Кладу связку на тумбочку в прихожей и берусь за ручку двери. Чувствую: Хозяйка дышит мне в затылок. Тяжело, прерывисто. Кажется, еще немного — и, набросившись, разорвет. Слышу ее охрипший от ярости голос:
— Какая ты спокойная...
Оборачиваюсь и смотрю ей в глаза:
— А мне нечего волноваться. Я у вас ничего не брала.
Закрываю за собой дверь и ухожу с твердым намерением самой не звонить. В конце концов у меня есть собственная гордость и вытирать о себя ноги я не позволю! Проходит неделя, и у меня раздается звонок:
— Ир, ты, пока нас не было, белье в прачечную отдавала, — голос у Люси спокойный, даже приветливый. — Где квитанции, не помнишь?
— Лежат на телевизоре.
— Пойду посмотрю... Да, здесь.
— Вы нашли то, что пропало?
— Нет. Но это я сама куда-нибудь засунула, — и тут же, не давая мне слова вставить: — Ты когда придешь-то?
Инцидент был исчерпан. Больше ни я, ни Гурченко о пропаже не вспоминали.
Причиной следующего и последнего конфликта стала такая мелочь, что и рассказывать неловко. Я принесла на примерку платье. Домофон в подъезде Люси оказался неисправен. Я позвонила из автомата: «Спуститесь, пожалуйста, откройте мне». Никто не спустился. Простояв на морозе четверть часа, в подъезд вошла вместе с возвращавшимися с работы соседями. Хозяйка пребывала в крайнем раздражении:
— То тебе доллары подавай, то дверь открывай!
— Так домофон же сломан. Я промерзла до костей, пока...
— Неправда, — оборвал меня Сенин. — Он исправен.
— Вы что, не верите? — изумилась я. — Зачем мне врать-то? Смешно даже.
— Ах, тебе смешно?!! — взорвалась Люся. — А не пошла бы ты!
Я не выношу мата, а уж выплюнутого с такой злостью и яростью, да еще и адресованного мне... Спускаясь по лестнице, слышала, как Люся за дверью продолжала изрыгать ругательства, а Сенин вторил ей приятным баритоном. Глупый конфликт произошел тринадцатого февраля 1995 года. В этот день в наших с Люсей отношениях была поставлена жирная точка.
