Но вернусь к нашей самой первой встрече. Я — в немецкой расклешенной юбке, белой с красным стретч-кофте, туфлях на платформе — вся из себя заграничная.
Олег Павлович произносит:
— Ну, Лена, прочитай что-нибудь.
А я вся в своем горе, понятия не имею, куда и зачем меня притащили.
— Прозу. Или басню, — мягко-вкрадчиво подсказывает Табаков.
Басню вспомнила одну-единственную, Николая Фотьева — о том, как животные собрались на партсобрание. И как заору. То ли от отчаяния, то ли от страха:
— Товарищи!!!
В окнах задрожали стекла. Олег Павлович от неожиданности подпрыгнул, а потом почему-то стал смеяться. А отсмеявшись, принял к себе учиться. Позже он рассказывал в интервью газете «Советская культура», что отсмотрел более десяти тысяч московских школьников, из них взял сорок семь человек. Еще через год осталось всего двадцать.
Сценическое движение у нас гениально вел Андрей Борисович Дрознин. Сейчас он завкафедрой пластической выразительности в Щукинском, в свои более чем восемьдесят лет выглядит молодым красавцем. Он создал первую лабораторию в студии Табакова, где нас гнул и ломал, мы были как йоги. Я в пятнадцать лет могла ногу за шею заправлять. Нам преподавали Авангард Леонтьев, Константин Райкин — прекрасный человек, кстати, у него нет ложных амбиций.
Это был первый набор впоследствии знаменитой Студии Олега Табакова. Среди моих соучеников был, например, Игорь Нефедов. Гениальный артист, могу сравнить его только с Марселем Марсо, подарившим мировому кинематографу и сцене образ солнечного доброго человека. Игорь был человеком высококультурной морали. Как Пушкин, Лермонтов. Мог из-за женщины стреляться. И погиб он, в конечном счете, из-за женщины... Ему изменили. Он в отчаянии позвонил приятелю, которого бесконечно уважал:
— Что мне делать?!
Тот расхохотался:
— Из-за бабы так убиваться, дурачок! Ты еще пойди и повесься.
Как бы пошутил. А Игорь пошел и последовал совету... Но это совсем другая история.
Табаков называл меня своей любимицей. Недавно перебирала старые тетрадки и вдруг нашла фотографию Олега Павловича, на обороте надписано его рукой: «Милой Ленусе». Так тепло стало на душе. Ведь это моя жизнь, юность...
Особенно мне удавались трагические образы. Учитель удивлялся: «Откуда ты берешь эту глубину изображения характера, Елена?» Не стану же ему объяснять, что у меня такая собачья жизнь. В новой семье мамы родился ребенок — мой братик Игорь, которого я очень люблю, но тогда из-за слишком острого восприятия мира чувствовала там себя лишней и ненужной. На это накладывались мои страдания по Вадиму: понимала, что вряд ли мы с ним когда-либо увидимся. Студия Табакова стала для меня лучом света, мы там буквально дневали и ночевали!
