Я предложил: мы делаем картину Рязанова. Я помогу всем, что умею, придумаю все, что смогу, но в русле его художественных решений. Есть такое понятие — сорежиссер.
Конечно, полного «творческого слияния» не получилось. От некоторых отснятых эпизодов пришлось отказаться, и все же в «Небесах обетованных» не везде ощущаются неповторимые интонации Рязанова. Но мы старались...
Хорошо, что за годы работы в кино я прошел все должности в режиссерской группе — с самой нижней и могу закрыть любую брешь. Картина снималась тяжело. Самый большой объект — городок бомжей на свалке. Холодное предзимье, да еще на помойке... Рязанов как-то сказал: «С тобой все ясно, ты — молодой идиот, снял три картины на зимней натуре. Но какого хрена я, старый дурак (слово было покрепче), сюда полез?!»
Картину закончили как раз накануне ГКЧП. Ее показали в Белом доме людям, которые только что его защищали, те приняли «Небеса обетованные» с восторгом, долгой овацией...
Эльдар с матерью купили дом в деревне на Валдае, с видом на бескрайнее озеро. Они любили это место, полное покоя, свободы и ощущения простора, и старались уехать туда вдвоем.
У него на столе лежала неоконченная повесть «Предсказание». Рязанов дописал финал и сделал по мотивам повести сценарий. Мать одобрила и то, и другое. Фильм «Предсказание» был полон тягостным ощущением надвигающейся беды.
Беда пришла: у матери обнаружили рак. В последней стадии. Михаил Иванович Давыдов, крупнейший онколог, решился на операцию. Она была тяжелая, радикальная. «Все, что нашли, убрали», — сказал Давыдов. На какое-то время появилась надежда. Была предложена терапия, мать вернулась домой. Я метался по аптекам и больницам, добывал лекарства, шприцы, системы... Это был 1993 год.
Рязанов от нее не отходил. Он повез ее в Германию, в немецкую клинику. Там выяснилось, что больше уже ничего сделать нельзя. Давыдов, как солдат, сражался за каждый месяц жизни своих пациентов, но спасением это не было.
Мама страшно исхудала и ослабла, она уже не могла ходить. Я бросил телевизионный проект, которым занимался, и перебрался к ним на дачу на Пахру. Ухаживал за мамой, носил на руках. Ее комната была на втором этаже. Я ночевал на первом и просыпаясь, прислушивался к шорохам над моей головой. Утром я поднимался наверх, видел мать — и это было счастьем.
