В следующий раз, лет в шесть, я сделала брызгалку из французского тонального крема, предварительно опустошив тюбик, который был едва начат. Кто жил в те времена — оценит ущерб. «Как ты не понимаешь, нельзя брать чужие вещи без разрешения!» — закричала мама... и тут же попросила прощения, а потом еще долго плакала — не из-за крема, а из-за того, что повысила на меня голос.
Третий случай — это когда мне было шестнадцать и мама узнала, что у меня есть молодой человек. Бдительные писатели, с которыми мы отдыхали в Пицунде, сообщили маме, что мой друг намного старше и тайком приехал ко мне из Москвы. Позже он стал моим мужем, но тогда мне здорово досталось.
О четвертом эпизоде не могу рассказать, потому что он затрагивает интересы других членов семьи. Но это все. Марусе бы такую маму — вот она удивилась бы: я ругаюсь постоянно.
Во второй половине восьмидесятых мама с отчимом на несколько месяцев улетели в Штаты — их впервые за долгие годы снова выпустили в Америку. Мне было лет четырнадцать. Чувствуя свою полную безнаказанность, я немедленно покрасилась перьями. И вот наступил торжественный день: мы с друзьями встречаем родителей в аэропорту. Мама проходит таможенный контроль и решительной походкой идет по направлению ко мне: берет двумя пальцами одну из моих прядей, пристально смотрит своими невозможными глазами и спокойно, но очень страшно говорит: «Это разве так и было?» Она не собиралась ругать меня за то, что я покрасилась, — она расстроилась потому, что я сделала это так плохо. Через пару дней я уже сидела в «Чародейке» и согласно маминым рекомендациям ее мастер пытался сделать из меня человека. Когда он закончил, я оказалась почти блондинкой.
Мой отчим Борис Мессерер, известный театральный художник, наверное, оказал на меня большое влияние, но мы очень разные люди и никогда не были близки. А вот с Сашей Мессерером, моим сводным братом, и его женой я дружу. Они с Аней художники и тоже живут в Переделкино. Отчим часто упоминает о своей матери Анель Судакевич — это Сашина бабушка, художник по костюмам, некогда актриса, звезда немого кино. Анель Алексеевна прожила долгую жизнь, всегда прекрасно выглядела и одинаково хорошо делала все: рисовала, шила, готовила, содержала в порядке дом и при этом с необыкновенной любовью воспитывала Сашу. Кажется, Анель была идеальной женщиной, а мы были ужасной, совершенно неидеальной семьей с запущенным домом, кучей собак в наших кроватях и полным отсутствием дисциплины. И вот однажды, уехав в Питер, родители попросили Анель присмотреть на даче за нами с Аней. Тут вспоминается «Мэри Поппинс»: от нас отказалась бы любая няня — конечно, кроме нашей собственной тети Ани. В первый же день мы не пришли домой, по крайней мере именно так истолковала наш поступок Анель. В десятом часу, уже сбившись с ног, она наконец нашла нас на соседнем участке: черные от сажи, мы пекли картошку на костре, хотя дома нас ждал прекрасный, со вкусом сервированный ужин. Сестра также утверждает, что мы незаметно добавили несколько ложек соли в кастрюлю с супом, и Анель потом все недоумевала, как же она могла так опростоволоситься. А как она умела создать уют всего несколькими штрихами! Едва переступив порог нашего дома, достала из сумки две скатерти, кусок клетчатой ткани, из которой тут же сшила занавеску, вслед за тем — абажур для столовой, несколько кухонных полотенец, фартук. И принялась за готовку.