А мужчины приняли меня нормально. Зиновий Высоковский очень трогательным был, звонил, переживал:
— Что ты все сидишь?! Другим послали документы на звание от телевидения! А ты что?!
Я отвечала:
— Зяма, мне не нужны звания, у меня есть имя.
Какая умница Раневская — она называла все эти ордена и награды «похоронной принадлежностью», которую несут за гробом на подушечках. Как это точно! Я получила звание заслуженной артистки, фестивальные награды в другом театре.
После съемок «Кабачка» многие наши коллеги на машинах разъезжаются, а мы с Валюшей Шарыкиной тащимся к метро, отвернемся в вагоне лицом к стеклу — лишь бы никто не узнал. Популярность была бешеной. Ты идешь, а тебе вслед: «О, Каролинка!» Господи, думаешь, как обезьяна в зоопарке, все пальцем тычут. Мы получали мешки писем с любовными признаниями, особенно много от военнослужащих. Однажды Зелинский сделал мне замечание на репетиции, я в шутку ответила: «Георгий Васильевич, вы со мной поосторожнее, а то подниму армию». А поляки удостоили всех нас звания «Заслуженный деятель культуры Польши». Позже я узнала: награда давала большие привилегии, нам полагался даже земельный надел.
Однажды спектакль «Признание» вдруг решили снять для телевидения. Я заранее предупредила: съемки моих сцен не должны совпадать со съемками «Кабачка». Мне пообещали, что этого не случится. А потом вдруг звонят в панике:
— Срочно приезжайте, Быстрицкая заболела, мы вас сегодня будем снимать.
— Не могу, у меня «Кабачок». Я должна быть в шесть часов вечера в кадре в другом гриме.
Но меня заверили, что начнут в семь утра:
— Успеете.
Я согласилась, сказав:
— Ровно в три уйду.
Когда приехала на съемки, там ничего не было готово. Сначала выставляли свет, потом репетировали, снять толком ничего не успели. Ровно в три я собралась уходить. Режиссер стал возмущаться, но я же всех предупреждала заранее! Пока добиралась до другой съемочной площадки, и туда опоздала. И что вы думаете? Снимавшие фильм-спектакль написали «телегу» в Малый театр, что, мол, Лепко сорвала съемку и должна заплатить штраф. В свою очередь из «Кабачка» пришла кляуза телевизионному начальству. А за неделю до этих событий в буфете «Останкино» я разговорилась с импозантным мужчиной, который расспрашивал о съемках и наговорил море комплиментов. Оказалось, это главный редактор Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения Константин Степанович Кузаков. Кстати, его считали внебрачным сыном Сталина, но говорить об этом было нельзя, он даже подписку о неразглашении давал.
Когда кляуза легла на стол Царева, я переживала до слез. Михаил Иванович успокоил: «Да плюнь ты на это письмо, никто не будет им заниматься». На другой день прихожу на телевидение — вызывают к Кузакову. Тот спрашивает:
— Что случилось?
Рассказываю, он просит секретаршу позвать «писателей» из обеих групп. Все приходят, садятся в кабинете. Кузаков начинает:
— Я вызвал вас, потому что у Виктории Владимировны произошла неприятная история, о которой вы написали.
Все сидят с серьезными лицами. А он обращается ко мне:
— Что вам сказал Михаил Иванович по поводу того письма?
— Он сказал: «Плюнь на него!»
