Леша был уже слаб и болен, снимал свое, сугубо личное кино, в которое я нагло, агрессивно просился, хотя и понимал, что мне с Балабановым будет теперь тяжело. Я слишком далеко ушел в своей трезвости, стал ясен умом, холоден сердцем, но по-прежнему остался горяч душой. Я не стал пытать его, требуя объяснений, что произошло между нами. Подозрений куча: кошка пробежала, интригу сплели, в уши надули. Могло быть что угодно. Ответа нет. У нас с ним были интересные споры. Иногда он говорил, что актера надо снимать только один раз, потом заявлял, что профессиональных артистов вообще лучше не снимать. Он же вышел из документалистов, театр не воспринимал, не считал искусством. «Как же! — возражал я. — А если актер соответствует твоему видению, обслуживает твои идеи, как от него отказываться? Сколько великих режиссеров мира имели своих актеров, которые были для них как талисманы! Тарковский, Антониони, Феллини, Бергман...»
Рядом с Балабановым я удержался в пяти фильмах, Маковецкий меня переплюнул, переиграл...
Что бы Леша сказал, узнай он, что я снимаюсь в «Физруке» с Нагиевым? Мне уже неважно. В любом случае есть у меня мать, отец, преподаватель Остальский, принявший в ГИТИС, Петр Фоменко, позвавший в свой театр, и есть Алексей Балабанов. Все они — в обойме дорогих близких людей, в несгораемом архиве, где нет денег, а есть только имена и победы.
Рената Литвинова увидела меня у Балабанова, с которым дружила. И пригласила на роль отца в картину «Богиня: как я полюбила». Поначалу не согласился, показалось, что мой персонаж в сценарии брошен и забыт. Она дописала несколько сцен, и я снялся. Когда фильм вышел, увидел, что выпал, на мой взгляд, интересный эпизод. Я обиделся на Ренату, ругался. Она прислала мне диск, на который перенесла все материалы этого эпизода. Ни один другой режиссер никогда для меня такого не делал.
— Витя, не получилось. Ты плохо сыграл.
