— Ира, любовь — это не иллюзия? Это не выдуманный нами мир, человек? — спрашиваю я.
И тут же — ответ вполне определенный:
— Нет, не иллюзия. Оно существует, это особое состояние души и тела, и мира вокруг. И иногда кажется — настоящая любовь бывает только раз в жизни...
Давала ли ему их тридцатитрехлетняя разница в возрасте право принимать за Иру судьбоносные решения? Да, но только если ситуация ставила ее перед выбором. И тогда она сама шла к нему: «Скажи, как поступить?» Он смеялся, глядя на таблички, которые она всегда чертила: в одной графе — плюсы, в другой — минусы. Обычно, начертив очередную, она смотрела на нее и долго считала, плюсов или минусов получается больше в результате. Но часто его совет оказывался для нее важнее. Потому что, как выяснилось, он практически не ошибался. Может быть, провидение и мудрость любящего человека делали его почти ясновидящим...
Золотухин никогда не раздражался, даже если становилась «бешеной» — так Ира себя порой называла. Он всегда успокаивал ее, всегда знал, что сказать. А если не знал, то просто тихонечко уходил и пережидал ее очередную эмоциональную бурю. И потом обязательно первым просил прощения. Тогда ей становилось стыдно: «Это я должна извиниться перед тобой! Это я виновата!»
...Я все время говорю о чувствах Ирины и Валерия Сергеевича, но еще были и ее родители. И была сложность принять этого, мягко говоря, не юного человека. Наверное, им хотелось бы определенности отношений, решения Золотухина стать Ире официальным мужем. Но он молчал, а они тактично не спрашивали. И принимали его в своей казарме, которая какое-то время была домом семьи Линдт. Он всегда относился к Ириным родственникам с большой нежностью и любил бывать у них в доме на праздниках. Но всегда сидел за столом грустный, молчаливый. Я видела, как Ире в какие-то моменты нашего разговора хочется рассказать больше, подробнее. Но она жестко себя останавливала: «Я могу говорить только о себе и о нем. Не хочу касаться жизни других людей. Это неэтично. Мне жаль, что не могу рассказать какие-то вещи трогательные, интересные, но они настолько личные, что язык не поворачивается сделать их общим достоянием».
И все-таки я задала свой последний вопрос, касающийся «личного»:
— Положа руку на сердце скажите, до вашего появления в его жизни у Валерия Сергеевича в семье все было хорошо?
Она резко ответила:
— Я бы не хотела обсуждать ТУ его жизнь.
На этом мы тему закрыли. Правда, о том, как было Золотухину непросто в семье, как не хватало ему заботы, восхищения жены Тамары, как трудно было в общих компаниях выслушивать ее ироничные реплики в его адрес, мне говорил Валерий Черняев. Нет, он хорошо относится к официальной жене Золотухина, жалеет: у нее были серьезные проблемы со здоровьем, а это отражалось на характере. Он понимает, как тяжело ей было принять всю эту сложнейшую ситуацию, связанную с появившейся в жизни мужа огромной любовью. И она даже предлагала ему уйти. Но ведь он дал слово отвечать за Тамару пожизненно...
За время разговора Ирина ни разу не назвала его просто по имени — только «Валерий Сергеевич». Не знаю, что это — уважение, привычка не афишировать свои отношения? Или ей кажется, что назвав Золотухина по имени, она откроет ту личную часть их жизни, в которую пускать никого не нужно?
— Ира, любовь, изначально связанная с какой-то болью, борьбой, с осуждением окружающих, может быть счастливой? Ведь «счастье — это удовольствие без раскаяния». Сколько такого абсолютного счастья было у вас с Валерием Сергеевичем?
— Я пока не занималась такими подсчетами, поэтому не знаю, как ответить. Но его было достаточно. Иначе мы бы не прожили вместе пятнадцать лет, — говорит она с некой долей иронии.
Все время удивляюсь этим переходам Ирины Линдт от высокой лирики к реальности, ироничности — и обратно. И все это органично. Потому что ни в одном слове, ни в одной озвученной мысли она не врала. И пафоса актерского, и интонации театральной — тоже не было. Желание себя приукрасить, приписать себе что-то хорошее вызывает у меня в последнее время какое-то, я бы сказала, чрезмерное отторжение. Потому что чрезмерность — это инфантильность...
У Ирины была абсолютная уверенность в том, что Золотухин никогда ее не предаст, никогда не оставит. Он давал мощное чувство защищенности всегда, даже когда на Новый год, Пасху не оставался с ней, а шел в ТОТ ДОМ. Она всеми силами пыталась не обижаться, понять:
— Послушайте, опять же это та ситуация, о которой не могу говорить. Потому что нужно объяснить, почему он должен быть с семьей в эти праздники, а объяснять не имею права... И потом... я же знала, что душой, сердцем он каждую минуту со мной.
Валерий Черняев говорит о том, как любил Валерий Сергеевич Ирину: «Кто-то из великих сказал, что «самый жалкий человек — это влюбленный». И Валера был именно таким. Он ничего не соображал — только Ирина, только Ирина. Он готов был сделать для нее все. Когда решили родить ребенка, он три года не пил! Я тому свидетель — даже пятьдесят граммов водочки за встречу не захотел со мной выпить: «Я сказал нет — значит, нет!»
