— Буду.
Тут самое время объяснить почему. Еще в 1979 году папа и Наташа подали документы на выезд в США. Я сразу сказала, что никуда не поеду. У отца была первая форма допуска, и ему отказали. Их с Наташей тут же уволили с работы. Конечно же, Большая Берта помогала, но жили мы все равно впроголодь. Папа ездил по Москве и области — обивал двери, Наташа устроилась в хлебопекарню, где делали мацу. Переживания обернулись инфарктами. Второй папу добил. Наташа осталась на родине, их мечту эмигрировать осуществил мой брат. В 1993-м Леша уехал в Израиль, живет там с женой и двумя детьми, служит в армии, он морской пехотинец.
Несмотря на то что ни в какую Америку я не собиралась, для органов госбезопасности факт моей неблагонадежности был очевиден.
К слову, я до сих пор наступаю на ногу человеку, если считаю, что тот говорит лишнее в общественном месте. Мне, наивной дурочке, казалось: если сменю фамилию — спрячусь от КГБ. В голову не приходило, что при желании органам хватит трех секунд, чтобы выяснить обо мне все.
Женька не ожидал, что я так поступлю. Дворжецкие носились со своей фамилией. Например, когда сын не поступил в театральный, Вацлав Янович заявил: «Меняй фамилию!» В общем, Женька, услышав мой ответ регистраторше, обиделся, раздумал на мне жениться и куда-то отошел. Но служащие ЗАГСа в ситуацию не врубились, стали обращаться к Князеву: «Жених, проходите». Он сбегал за Дворжецким, и нас наконец расписали.
Поселились мы отдельно от родителей, у Жениной двоюродной бабушки Поли в девятиметровой комнате. У нее была квартира в старом доме с газовой колонкой, которая постоянно взрывалась. Кухня почему-то располагалась на лестничной клетке, везде клопы, тараканы.
Большая Берта не могла смириться, что любимая внучка ютится в таком ужасе. Сначала всеми правдами и неправдами она прописала к себе меня, а следом и Женьку. Дедушка был уже сильно нездоров, поэтому Берта и папа от его имени сочинили письмо тогдашнему генсеку Черненко: мол, старый большевик Сутырин вынужден жить с внуками в кооперативе «Советский писатель», у него нет кабинета, где можно было бы работать. Ответ пришел незамедлительно: срочно улучшить жилищные условия писателя Сутырина. И деду в обход очереди выделили освободившуюся однокомнатную квартиру в том же доме.
Бабушка немедленно сделала родственный обмен. За кооператив надо было платить, но мы зарабатывали очень мало. Деньги брали в долг у Вацлава Яновича, а потом Рива Яковлевна проводила «среди мужа» большую работу, чтобы он простил долг. За это мы должны были ходить перед ним на задних лапках, выполнять любую просьбу.
Спектакль заканчивался, и все ехали к нам — у нас единственных имелось собственное жилье. Время проводили весело: выпивали, закусывали, травили байки, ну и серьезные разговоры о театре, конечно же, вели.
Так и прожили почти двадцать лет. Я никогда не задумывалась, почему сохранился наш брак. Мы поженились очень молодыми, в двадцать один год, вместе росли, взрослели, были друг другу хорошими товарищами.
О быт наша любовная лодка не разбивалась, разделения труда в семье не существовало: у кого было свободное время, тот и занимался хозяйством. Женька не любил и не умел готовить, это делала я. А во всем остальном он мне помогал. Общие друзья, общая компания — это очень объединяло.
Наш дипломный спектакль «Школа злословия» в Щукинском поставил Александр Ширвиндт. Он попросил главного режиссера Театра Сатиры Валентина Плучека взять меня. Выходила в массовке, правда, Валентин Николаевич обещал, что это временно. Безнадежно прождала год в коллективе, где кипели нешуточные страсти. Татьяна Егорова написала об этом целую книгу, так что повторяться не стану. Скажу лишь, что сникаю, когда заворачивается уж слишком сложная интрига.
