Задерживаться надолго не планировала. Лучшие тренеры по фигурному катанию живут в России. Но когда стало ясно, что мы с Гвендалем подходим друг другу, он уперся: «В Москву не поеду, у меня здесь родители, университет, друзья, девушка. Хочешь кататься вместе — оставайся в Лионе».
Расстроилась, конечно, но делать было нечего — я должна была завоевать золотую олимпийскую медаль, мечтала об этом с детства.
После Москвы Лион показался маленьким провинциальным городом. Гвендаль жил с родителями. Мама у него учитель начальных классов, отец преподавал физкультуру, а со временем стал президентом спортивного клуба, за который мы выступали.
Мне выделили комнату в их пятикомнатной квартире.
Относились ко мне хорошо, но я все равно чувствовала себя в полной изоляции. Круг моего общения был узким, Гвендаль уходил тусоваться в свои компании, а я проводила вечера с его родителями у телевизора. Пока не выучила французский, мы кое-как изъяснялись на английском. Мама, друзья остались в Москве, я по ним очень скучала. Лишних денег не было. Мне разрешалось звонить домой раз в неделю, иногда два, когда я уж слишком раскисала и плакала в подушку.
Мама Гвендаля Моник подшучивала: «Что ж ты приехала во Францию, как Золушка, с одним чемоданчиком?
Сразу видно — из России». О нашей жизни она не имела ни малейшего представления, искренне полагая, что медведи до сих пор гуляют по московским улицам. «Да в мыслях у меня не было у вас задерживаться, вот и не взяла ничего», — объясняла я.
Мы с Пейзера долго притирались друг к другу на тренировках. Французы приходили в спортивную секцию как в кружок. Минут пятнадцать уходило на то, чтобы все расцеловались, расспросили друг друга о здоровье. Потом Гвендаль раза четыре за тренировку перешнуровывал коньки. Я бесилась, сначала тихо, потом громко: «Ты что, не можешь сразу нормально зашнуровать?!»
Нас с детства воспитывали по-другому, у нас иной подход к спорту. На тренировке нельзя терять ни минуты, нельзя расслабляться.
А тут еще между тренером и мной — серьезный языковой барьер, она ни слова не знает по-английски, я не могу донести до нее свои пожелания, а переводчик стоит денег, которые никто не собирается платить.
— Ты была такая фурия! — вспоминает сегодня Гвендаль.
— Иначе мы бы ничего не достигли, — отвечаю я.
Действительно, «строила» партнера нещадно, вела себя жестко. Трудно держаться, когда весь день на нервах, когда тебе одиноко и тяжело, а впереди полная неизвестность. Но я не давала себе распускаться, впадать в отчаяние, повторяла как мантру: «Се ля ви! Нужно перетерпеть, все время плохо быть не может, наступит и на твоей улице праздник».
И не ошиблась. Мы стали выигрывать соревнования во Франции и за ее пределами, участвовать в ледовых шоу, зарабатывать приличные деньги. Через год я перебралась от родителей Пейзера в общежитие, а позже купила трехкомнатную квартиру в Лионе и выписала к себе маму.
Когда мы стали известными, нас пригласили в Альбервиль. Там проходило пафосное спортивное мероприятие. Гвендаль был в восторге, а я никого не знала, ни с кем не общалась. Нас постоянно фотографировали и потом попросили расписаться на каком-то плакате. Углядев свободное место, я оставила свой росчерк.
«Хорошенькое местечко ты выбрала, — засмеялся папа Гвендаля, который поехал с нами. — Прямо рядом с принцем Монако».
А я не только про принца, но и про страну такую не слышала.
«Вон он стоит», — указал Пейзера-старший на импозантного мужчину с высоким лбом.
Так я впервые увидела Альбера. Он был на празднике почетным гостем, так как обожает спорт. Пять раз участвовал в Олимпиадах в составе команды бобслеистов Монако, кажется, даже выполнял ответственную функцию разгоняющего. Принц сам признавался, что не достиг больших вершин в спорте, поскольку увлекся бобслеем поздно, в двадцать семь лет, да еще и государственные обязанности постоянно отвлекали. Он в свое время играл в футбол за команду «Монако», выходил на татами в качестве дзюдоиста, о чем его свита не преминула сообщить президенту Путину в дни официального визита принца в Россию.
В 2000 году мы с Гвендалем выиграли чемпионат мира в Ницце.