Я не поверила своим ушам:
— Как умер? Он же в Англии, в колледже.
— Приехал вчера вечером, а сегодня в семь утра вхожу к нему в комнату — лежит без сознания. Пульс еле прощупывается. Вызвала «скорую», сама стала делать искусственное дыхание, массаж сердца. Не помогло. Умер у меня на руках. «Скорая» не успела.
Положив трубку, я несколько часов не могла прийти в себя. В голове стучало: «Марик, мальчик мой! Как же за тобой не уследили-то? Мать рассказывала, как ты звонил из Англии, жаловался, что в этом колледже как в тюрьме. Просил забрать домой. Выходит, Маша скрывала, что отправила тебя из Москвы, чтобы оградить от дурного влияния, от дружков, поставлявших зелье!
Наверное, и колледж был не простой, а для тех, кто попал в зависимость от наркотиков. Потому и закрытый, потому и «хуже тюрьмы»!»
Перед внутренним взором встала картинка двухлетней давности: Марик сидит за компьютером и на мое приветствие даже не оборачивается. Бурчит: «Здрасьте», и за весь вечер я не слышу больше от него ни слова. Прежде обязательно выходил встречать в прихожую, о чем-то расспрашивал, что-то рассказывал. Неужели уже тогда, в четырнадцать лет, он кололся и не хотел, чтобы кто-то догадался о его болезни?
В день похорон я купила букет роз и поехала на кладбище. Полчаса простояла у входа, пока кто-то не сказал, что «внука Гурченко уже похоронили». Пошла в указанном направлении и увидела у свежей могилы много юных девчат и мальчишек.
Это были одноклассники Марика из московской школы.
С кладбища мы шли вместе с Машей. Я спросила:
— А Люся на похоронах была?
— Да. Она в больнице лежала. То ли с почками, то ли опять с кровью. Приехала, простилась с внуком — и сразу уехала.
Я надеялась, что потеря сблизит Люсю с родственниками. Не тут-то было! Обвинив дочь, мать и зятя в гибели Марика, Гурченко порвала с ними всякие отношения.
Маша еще как-то держалась, а Елена Александровна, не перенеся потери, через полгода ушла вслед за правнуком...
Бывая на концертах Гурченко, я отмечала: то Люся одета в сшитое мною платье, то в жилет, то на ней сделанный мною пояс, то съемный кружевной воротничок. Долго держалась, чтобы не послать ей что-то новое, но однажды не утерпела. Сделала цветы — необычные, никем и нигде не виданные. Это была очень сложная и кропотливая работа: на изготовление одного цветка у меня уходил целый день. Для Людмилы Марковны я их сделала шесть. Один — золотой, другой — красный, третий — розово-зеленый... Вышитые бисером лепестки — из разных видов ткани: от тончайшего газа до бархата и парчи.
Когда цветы были готовы, стала думать: как их передать? А тут вдруг узнаю: моя давняя знакомая, поклонница Гурченко, едет в ее свите на гастроли в Брянск.
Накануне отъезда принесла ей коробку с цветами домой:
— Отдай это Людмиле Марковне.
— А что я скажу: от кого они?
— Придумай что-нибудь.
На гастролях приятельница никак не могла улучить момент, чтобы преподнести подарок, а потом взяла и разложила мои цветы на гримерном столике.
Увидев их, Люся ахнула:
— Какие замечательные цветы! Ручная работа! Кто их сделал?
— Одна местная художница, — ответила поклонница. — Просила сказать, что очень вас любит.
— Вы ее еще увидите? Непременно передайте мою благодарность!
Розово-зеленый цветок Гурченко тут же приколола себе на плечо, а выйдя на сцену, рассказала зрителям, какие мастерицы живут в их городе: «Очень приятно, что такие талантливые и щедрые люди существуют!»
Наутро о презенте написала местная газета. Этот номер приятельница привезла в Москву — он хранится в моем архиве, среди фотографий, на которых Люся запечатлена в сшитых мною нарядах.
...Последний раз я видела Люсю за десять месяцев до ее ухода, на концерте, посвященном Дню Победы. Десятого мая 2010 года. На Людмиле Марковне был жилет, который я сшила шестнадцать лет назад.
В тот же вечер я написала стихи. Кому-то они покажутся наивными, специалисты сочтут, что хромает рифма и сбивается ритм.
