Решила войти в одну из них и выпить чашку кофе. За соседним столом девочка лет четырех демонстрировала маме детские бусики. У нее их было множество, девочка доставала одну нитку за другой из яркой, видимо, только что купленной коробки. Обе были одеты с парижским шиком.
Когда я была маленькая, мама тоже любила хорошо одеваться. Родители поженились молодыми. Познакомились случайно, в Москве. Вспыхнул роман, и через четыре месяца они уже расписались. А через год родились я и мой брат-двойняшка. Он, к сожалению, умер во время родов.
Отец был музыкантом: выступал, гастролировал. Я с трех лет ходила с ним на репетиции в ЦДРИ. Играла за кулисами среди театрального хлама, наигравшись, там же и засыпала. До сих пор помню запах пыли каминного зала, где репетировал отец. В соседнем помещении занимались красивые девушки из кордебалета. Я смотрела на них и тоже мечтала стать артисткой.
В четыре года меня отдали в художественную гимнастику, и до шести я упорно занималась. Внимание родителей мне доставалось только в субботу и воскресенье, но зато по полной программе.
Мама на работе доставала билеты в театр, кино, цирк. В выходные выбирались и на аттракционы в Парк культуры. Много гуляли по городу. Ленинские горы, Сокольники, Измайловский парк — это все мое детство.
Когда гуляли с папой, я сидела у него на плечах, держась за уши, и мы исполняли на два голоса весь современный репертуар. До пяти лет букву «р» я не выговаривала. Помню, как-то раз мы шли по железнодорожному мосту, где-то в районе «Авиамоторной», и пели «В Париже танго». И вдруг я прокричала:
— В Пар-р-риже танго!
Он чуть не споткнулся:
— Повтори еще раз!
Я радостно прорычала:
— В Пар-р-р-р-р-риже танго!
Мы прибежали домой.
— Мать, она говорит «р»! Жанна, скажи «рыба».
— Лыба!
Увы, я до сих пор не всегда выговариваю эту букву.
А в девять лет меня отдали в балетную школу. У меня была настоящая балетная пачка, и мы учились танцевать на пуантах. Но когда дошли до фуэте — не сложилось. Не получалось месяц, второй, третий… В конце концов подумала: «Я — бездарность, куда лезу?» И однажды просто не пошла на урок. Родители не настаивали. Сказали: «Не хочешь — не надо».
По папе я наполовину немка.
Когда мне исполнилось двенадцать, мы всей семьей чуть не эмигрировали в Германию. Тогда, в годы перестройки, многие стали уезжать на историческую родину. Путь туда лежал через Москву. У нас останавливались мои дяди и тети и рассказывали, как хорошо они будут жить там и как плохо им, детям репрессированных родителей, жилось здесь. Папа слушал, кивал головой. Он к этому времени уже сменил профессию: занялся бизнесом, но дела шли неважно. Вот папа и прикидывал: не попробовать ли и ему в Германии?
Мама ходила беременная Наташкой. Ей было тридцать шесть, и переносила она свое состояние тяжело — все время не хватало воздуха. Спать не могла совсем: гуляла или сидела часами на балконе. Мне ее было очень жалко, и хотелось чем-то помочь.
