Родители весь день на работе: папа в Московском автомобильном колледже, где и сейчас преподает, мама, инженер, на своем предприятии. Я приходила с тренировки, играла, читала книжки, слушала музыку. В общем, чувствовала себя самостоятельной. Как-то захотела сама приготовить обед. Достала из морозилки сосиску, разогрела на батарее и с удовольствием съела...
Характер мой проявлялся и в спорте. Никаких особых талантов в детстве я не проявляла. Была прыгучая, шустрая, но не очень артистичная. Находились «доброжелатели», которые говорили маме:
— Какая-то она у вас корявенькая. Зря время теряете. Не станет она фигуристкой!
Мама, вежливо улыбаясь, отвечала: — Мы для здоровья занимаемся.
А дома меня растягивала, занималась дополнительно.
Ей казалось: я могу быть первой. Папа смотрел на наши муки, вздыхал и говорил: «Оставь ты ребенка в покое!»
Но я и сама хотела заниматься. Как-то увидела по телевизору награждение фигуристов и загорелась:
— Хочу медаль!
— Правильное желание! — смеясь, поддержала мама.
С тех пор на тренировках под чутким руководством тренера Жанны Федоровны я стала заниматься еще упорнее. Если не удавался прыжок, тут же вскакивала и прыгала снова — знала, ради чего стараюсь. И дело пошло. Папа, первый раз увидев меня на льду, сказал маме: «Смотри, наша-то не как все катается.
Что-то в ней есть...»
Жизнь любого ребенка-спортсмена как под копирку. Ранний подъем, тренировка, учеба, снова тренировка, а ночью еще уроки делать. Если в первом классе мне хватало времени на то, чтобы погулять, как все дети, во дворе, попрыгать через веревочку, побегать, то годам к десяти я об этом забыла. Но все равно скатилась на тройки. Слишком много уроков пропускала из-за соревнований. Помню, все время хотела спать. Приду с тренировки, сяду за последнюю парту рядом с двоечниками и сплю.
Засыпать при первой возможности стало моей привычкой так же, как и умение скрывать эмоции. Упала, больно, слезы того гляди хлынут, а ты вскакиваешь, улыбаешься и продолжаешь катать программу.
Но если со слезами я справлялась, то с характером было сложнее. И если Жанну Федоровну Громову я слушалась беспрекословно, то с мамой могла и покапризничать, особенно после тренировок. Она приходила на каждую, и если что-то не так, они мне в два голоса:
— Сказано сделать десять поворотов в одну сторону и столько же в другую — значит надо сделать! Что катаешься как сонная муха?
А я огрызаюсь:
— Сама все знаю!
Потом с мамой всю дорогу домой спорим. Папа, открывая дверь, спрашивал:
— Девочки, вас от трамвайной остановки слышно.
Что случилось?
Мы хором:
— Ничего! — и расходимся по разным углам нашей однокомнатной квартиры.
Дуюсь еще какое-то время, потом иду мириться.
Не скоро я уяснила, что с мамой и тренером спорить себе дороже. Мое упрямство только прибавляло мне синяков. Делаю, например, какой-то сложный элемент, а он не получается, падаю все время. Жанна Федоровна мне тут же скажет, где ошибка, но я по привычке бубню под нос: «Сама знаю!» — и продолжаю делать по-своему. И падаю, падаю… Еще и злюсь на всех. Не выходит? Да пропади все пропадом! После тренировки бегом в раздевалку. Расшнуровываю коньки и смотрю: куда бы их забросить? Коньки виноваты, пусть будут наказаны!
