РАМТу уже больше ста лет, за это время выросло несколько поколений, и нынешние бабушки и дедушки, которые приводят к нам на спектакли внуков, сами выросли в этих стенах. Уверена, что им будут интересны истории кумиров. К актерам зачастую относятся как к небожителям, а это просто люди, с проблемами, о которых мало кто подозревает.
«Здесь дом стоял» — это о нашей с вами общей истории, о совпадениях и пересечениях судеб. Это память молодых об ушедших предках. Многие не успевают поговорить со стариками в своей семье — некогда, неинтересно, а потом поздно. Остается сожалеть, что история семьи как будто в тумане, набросками.
— Марина, вы говорите о том, что зрители не воспринимают актеров как обычных людей, скорее как небожителей. А как было с вами, когда вы окончили Школу-студию и были приняты в труппу МХАТа? Вашими коллегами оказались те, имена которых знала вся страна.
— Знаете, я мало перед кем благоговею. Не знаю почему, но я сразу восприняла всех народных и знаменитых коллег как живых людей, с их прелестями и недостатками. Были, конечно те, кого я неимоверно уважала и поэтому боялась. Это и Олег Николаевич Ефремов, и любимейший Андрей Васильевич Мягков, и Ия Сергеевна Саввина, женщина невероятная, острая на оценки. Меня сразу ввели в «Чайку», где играли Смоктуновский, Евстигнеев, Мирошниченко, Андрей Попов, Невинный... Люди-легенды, но я перед ними не дрожала. Нет.
— Для молодой девушки это удивительно... Вам приходилось попадать на острый язык Ии Саввиной?
— Да, и часто. Ия Сергеевна была эмоциональной женщиной и человеком настроения. Но мы дружили, она очень любила Диму Брусникина, и много-много лет мы были вхожи в ее дом, это было время чудесного общения.
— Каким вам, Марина, запомнился Ефремов?
— Он был умным и эрудированным, невероятно много читал, много знал, глубоко и серьезно думал о профессии. Ефремов — философ-исследователь. Таких в нашей профессии мало... Он боготворил Станиславского, мне кажется, знал о нем все досконально.
Олег Николаевич был невероятно въедлив, вдумчив, скрупулезен. Он никогда никого из нас не хвалил, потому что не видел предела, конечного результата, которым можно быть довольным. Ефремов — мощнейшая фигура в русском театре, настоящий реформатор. Неудивительно, что он создал свой театр (речь о театре «Современник». — Прим. ред.). Ему всегда надо было что-то ломать, нарушать, он без этого не мог. Даже в классической пьесе переставлял текст местами. Позже такое новаторство вошло в моду. При этом Ефремов ломал не с позиции — я художник, я так вижу, а оставался в позиции создателя. Он договаривался с автором об изменении конструкции пьесы.
Ефремов был революционером и нас воспитывал так — «не ходите, не смотрите, что там у других, там все плохо, неправильно, там мертвый театр». Одни мы были живыми. Смешно! Но понятно, что мы ходили, смотрели, дружили со студентами других курсов и других театральных институтов.
— Вы упомянули и Андрея Мягкова, как своего учителя. Каким он был?
