Карьеру они делали вместе: отвоевывали себе место под петербургским литературным солнцем, заводили связи в журналах, потом создали собственный. Но главное, что взаимный интерес, много лет назад соединивший их в захолустном Боржоми, с годами становился только острее. Совместная жизнь оказалась восхитительным интеллектуальным приключением, захватывающей авантюрой: они создавали друг друга, вместе познавали мир...
Но это не было любовью, а ей так хотелось испытать сильное чувство, распробовать его на ощупь и вкус. Карташев оказался недоразумением: пресный, банальный, неуверенный в себе. И наконец, что за животная страсть, что за манеры: он стиснул ее словно солдат горничную — у нее аж захрустели ребра! Антон Владимирович Карташев — милейший человек, но он не ее герой, его любовь не соткана из лунного света, не напоена дыханием роз... Поразмышляв об этом, Зинаида решила, что профессора богословия надо сдать в архив, — и выбросила его из головы. А он, сбитый с толку, запыхавшийся, взъерошенный, брел домой и гадал: «Любит — не любит? Как Зинаида примет меня, если наведаюсь завтра?» О том, что сегодняшний поцелуй окажется последним, профессор Карташев и не подозревал.
...На петербургский литературный вечер начинающий поэт Сергей Есенин пришел в вышитой крестиком рубашке и валенках. Он был молод, но хитер: знал, что ему надо выделиться, и говорил на волжский манер, окая. Столичная публика носилась с вышедшим из народа самородком: его представили императрице, и Сергей, раскрасневшийся от волнения, хорошенький, как херувим с лубочной картинки, читал ей свои стихи в Царском Селе. Есенин никогда не терялся, но сейчас под пристальным взглядом рассматривающей его сквозь двойной лорнет Гиппиус оробел.
Длинная, рыжая, востроглазая, с ярко нарумяненными щеками — да что это за фря такая на его голову, в самом деле?! Но с ней надо быть обходительнее: говорят, эта Гиппиус — самый влиятельный столичный критик и ей ничего не стоит стереть любого литератора в порошок...
Есенин широко раскрыл голубые глаза, просиял белозубой улыбкой, и тут Гиппиус спросила, указав лорнетом на его валенки: «Что это за гетры? — Затем подвела его к двум господам — один был маленьким и плюгавым, второй хорошеньким, как картинка из модного журнала. — Хочу представить вас моим мужьям: это Дмитрий Сергеевич Мережковский, а это Дмитрий Владимирович Философов».
Есенин замер, не замечая, что стоит с полуоткрытым ртом, — он видел, что собеседница не шутит, и не понимал, как себя вести.
Мережковский вежливо поклонился, на его некрасивом монголоидном лице не дрогнул ни один мускул: он держал себя так, будто иметь одну жену на двоих — дело обыкновенное. А господин Философов замялся, стрельнул глазами в сторону, и Есенин в душе позлорадствовал: «Ничего, дай срок, эта мымра тебя еще заездит». Пробормотал какую-то приличествующую случаю вежливую благоглупость и попытался улизнуть, но нос к носу столкнулся с невысоким бледным господином в дурно сшитом костюме. Серебряный голосок Гиппиус тут же пригвоздил его к месту: «Вы незнакомы? Позвольте представить, Антон Владимирович Карташев, бывший профессор богословия, Сергей Александрович Есенин, поэт».
Они поспешно раскланялись и разбежались в разные концы зала, шарахнувшись от Гиппиус как от гремучей змеи. Есенин не любил, когда его выставляли дураком, а Карташева трясло от желания и ярости. Он не мог видеть Зинаиду рядом с Философовым.
Карташев оставил Духовную семинарию несколько месяцев назад. Когда он всерьез увлекся публицистикой, духовное начальство встревожилось и предложило ему выбрать между преподаванием и журналистикой. Гиппиус не сочла нужным объясниться с ним. При встрече она обдала его таким холодом, что Карташев понял — их единственный поцелуй останется последним.
Но почему она предпочла ему пустышку, любимчика всем известного мужеложца Дягилева? Он считался заметной фигурой в стремительно набиравшем силу и влияние объединении «Мир искусства», Гиппиус и Мережковский были с ним близки. Барственному, вальяжному Дягилеву и в голову не приходило, что Зинаида может умыкнуть его ближайшего сотрудника и кузена, ненаглядного Диму. Карташев глядел на то, как Гиппиус, Мережковский и Философов прогуливаются по залу, и кусал губы: ему не хотелось жить.
