Мне просто подфартило, что я встретил именно Марину. У нее всегда хватало женской мудрости, такта, интуиции. Иначе тысячу раз разбежались бы, потому что я был «ух!» — непредсказуемым и одержимым. Марина все сглаживала, и теперь я понимаю, почему женщину называют хранительницей очага. Будь со мной какая-нибудь другая бабенция — с гонором, от «ячейки» остались бы рожки да ножки, а Марина посвятила себя семье. Кстати, какое-то время она была моим менеджером.
В девятнадцать, когда женился, у меня было удивительное лето. Сдавал выпускные экзамены в училище и поступал в консерваторию, одновременно состоялась премьера первого спектакля с моей музыкой в Пушкинском театре, главную роль играл юный Коля Фоменко. К экзаменам я не готовился вообще — сидел в студии и записывал музыку к спектаклю. Пишем, пишем, я посмотрел на часы и убежал: «Мне быстренько на Театральную площадь, вступительные сдавать в консерваторию...» Так вот и поступил. Тем же летом — свадьба. Гуляли на всю катушку: я получил за спектакль гонорар пятьсот рублей. На эту сумму устроил свадьбу, еще и занял денег: себе на костюм, Марине на платье . Вскоре у меня вышел первый фильм, получил я рублей восемьсот и раздал свадебные долги.
На свадьбе мой учитель Владлен Павлович Чистяков произнес напутствие: «Игорь, брак — хрустальный кувшин. Если вы пронесете его через всю жизнь целым, будет здорово. Конечно, его можно разбить, а потом склеить или купить новый. Но это уже не то — битый и новый кувшины». Образ запал мне в душу, я понял: если можно сохранить семью, это необходимо сделать. У меня старомодное отношение к браку, оно не изменилось.
— Вы ведь и сами играли на свадьбах...
— Стипендия в консерватории была сорок рублей, а у меня родился сын. Семью надо как-то кормить, и я ездил на родину в Белоруссию, играл свадьбы — популярный в те годы жанр и очень-очень тяжелый. Сейчас бы так пахать не смог, а в юности выходило лихо, у гостей складывалось впечатление, что выступает целый оркестр, а я был один на нескольких клавиатурах и пел еще при этом. Порой четыре дня подряд, и напевался так, что домой без голоса приезжал, неделю не разговаривал.
