Мы включили эти песни в программу и собрались в Германию по обмену с немецкой группой, которой в самое голодное время организовали пару концертов в Москве. В январе 1992-го отправились с этими ребятами на неделю в Суздаль. Когда уезжали, борщ в столовой стоил семьдесят копеек, вернулись в Москву, а тот же борщ продают уже за двадцать пять рублей. Это было начало гайдаровских реформ. Немцы, заранее договорившиеся о наших выступлениях в Кельне, улетели домой, а я понял, что мы к ним не сможем выбраться: авиабилеты подорожали многократно, не хуже борща. Звоню, чтобы отменить гастроли, и в ответ слышу: «Олег, садитесь на поезд, покупайте икру, водку и все, что у вас можно за рубли. Привозите — все продадите». С железнодорожными билетами повезло: они почему-то не подорожали. Мы затарились водкой, икрой, еще каким-то ходовым товаром... Едем на машине на Белорусский вокзал — и прямо возле него встреваем в пробку. До отправления поезда всего несколько минут! Даю команду десантироваться. И вот мы уже несемся на вокзал с гитарами и многочисленными баулами. Я как паук — на каждом пальце инструмент или сумка. Пробегаю мимо ящиков, на которых уличные торговцы разложили псевдозолотые колечки, задеваю их, они падают, и за мной уже гонится орда торговцев... Очутившись на перроне, понимаю, что физически не могу сделать больше ни шага, и издаю звериный крик отчаяния. Его услышал один из музыкантов — половина группы прибыла раньше и сидела в вагоне. Он разгрузил меня, и я запрыгнул в уходящий поезд. В Берлине нас встретили друзья и повезли в Кельн.
Та поездка оказалась судьбоносной: мы увидели, что такое приличные клубы, и почувствовали себя группой — причем группой хорошей. На советских песнях, переведенных на немецкий, публика от восторга билась в истерике. Возвращаемся в Москву, а здесь все по-прежнему — жизнь дорожает и мы с нашей музыкой никому не нужны. Вдруг одним прекрасным субботним утром звонок, мужской голос говорит: «Здравствуйте! Вы меня не знаете, я — Олег Митяев, тоже исполняю песни. Тут вам письмо из Германии, не могли бы забрать?» Когда приехал к Митяеву, за столом уже сидели Иващенко с Васильевым — дуэт «Иваси» и Золотухин. Я не был с ними знаком, но мы это моментально исправили. Митяев достал письмо от владельца фирмы грамзаписи Erdenklang господина Ульриха Рютцеля, который услышал по местному радио фрагмент нашего выступления и предлагал выпустить в Германии компакт-диск!
Ну все, аврал по всему «Мегаполису»! Мы приготовили пластинку, и я поехал с черновым материалом к Рютцелю. Он жил под Кельном в круглом доме на горе. Встречал меня не один: пригласил для консультации музыковеда и продюсера с родным для русского уха именем Владимир Иванов — немцем болгарских кровей. Прослушав демо, Иванов наше увлечение немецким колоритом не очень одобрил: «Карл-Маркс-Штадт» не должна длиться больше полутора минут и имеет право на существование лишь в качестве музыкальной шутки. «Течет река Волга» нужно петь и на немецком, и на русском. Остальные песни должны быть только на русском — у ребят же русская группа, прекрасный гитарный бэнд». Я со всем согласился, вернулся в Москву, и мы с нетерпением принялись ждать записи. Иванов стал нашим первым продюсером.
Наступил октябрь 1993 года. Сижу смотрю по телевизору в прямом эфире расстрел Белого дома, звонит Рютцель:
— Олег, по всей видимости, у нас ничего не получится, по CNN говорят: в Москве переворот!
Я понимаю, что опять все идет не по плану, но уверенно отвечаю:
— Нет, Ульрих, завтра все рассосется, честное слово!
И действительно, на следующий день все закончилось, а вскоре Рютцель прилетел с деньгами для записи альбома на «Мосфильме». Просто перевести деньги на счет или привезти кэш было невозможно, поэтому он примотал банкноты к телу эластичными бинтами.
Ульрих сказал, что нужно подписать договоры с авторами «Волги» и «Ландышей», — мне на тот момент эта мысль не казалась такой уж очевидной. Оскар Борисович Фельцман назначил встречу в своей квартире в доме композиторов, напоил чаем. Моя затея казалась ему странной, он спросил:
