Ярких впечатлений было много, но через десять месяцев, видимо из-за повышенной влажности, у меня опять начались проблемы с легкими. Я еле дышал, утром и вечером мне кололи очень болезненные антибиотики, по ночам бредил в мучительном ожидании этих процедур, а когда приходила медсестра, на коленях умолял ее не делать уколов — и каждый раз меня укладывали силой. Болезнь прогрессировала, оставлять ребенка в таком климате было рискованно, и меня решили отправить в Москву к бабушке. Полгода проживания с младшим внуком явились для нее испытанием! Я был импульсивным. Когда сильно ее доводил, бабушка называла меня сипатым хреном из-за свистящих звуков при дыхании. Но долго не злилась, была добрым, набожным человеком.
Из Сомали я привез несколько блоков жевательной резинки, избалованный заграничной жизнью, ходил по квартире и жевал, выплевывая каждую, едва закончится сладость. А брат, которого лишили экзотической поездки, шел за мной по пятам и подбирал весь этот сладкий мусор, прилепляя одну жвачку к другой. Получался большой цветной шар, которым Алеша во дворе щедро делился с друзьями.
У меня всегда было шило в заднице, старшие братья более уравновешенные. Но иногда я и их втягивал в свое озорство. Приходят однажды родители с работы, а на морозном окне отпечатана пятая точка: это я предложил братьям сделать трафарет! Снял штаны, они подняли меня на руках, прислонили к стеклу и долго держали — до тех пор, пока очертания моей попы явственно не проступили. Все это время я орал истошным радостным криком, но терпел.
Однажды папа твердо пообещал дать ремня, если принесу еще хоть одну двойку. И как назло на следующий же день я получил их сразу несколько! Понимая, что наказания не избежать, решил смягчить удар и напялил на себя все колготки, шаровары и рейтузы, которые у меня имелись. Подходил к среднему брату и просил ударить меня ремнем, проверяя прочность защиты. Вернувшись с работы, папа увидел мое тощее смиренное тело с широченными бедрами и сразу понял, в чем дело. Наказание отменилось из-за моей креативности.
В возрасте четырнадцати-пятнадцати лет во мне пробудилась страсть к театру — с подачи учительницы по литературе Софьи Юрьевны Дубновой. Она приобщила к Центральному детскому театру. Я ходил не только на спектакли, но и на обсуждения их в Клубе искусств и Театроведческой секции, которые существовали благодаря педагогической части при театре. Это было особое время. В новогодние каникулы нам раздавали контрамарки на спектакли столичных театров, которые в то время были на пике популярности: Таганка, «Ленком», «Современник». Мы смотрели, а затем писали рецензии и обсуждали. Меня тянуло за кулисы, я хотел быть актером. Дома часто крутил виниловую пластинку с рок-оперой Рыбникова «Юнона и Авось» и проигрывал перед зеркалом всю историю, открывая рот под фонограмму. Попасть в восьмидесятых годах на одноименный спектакль в «Ленком» простому смертному было просто невозможно. Но однажды я, минуя заграждения, умудрился залезть по водосточной трубе на второй этаж театра в приоткрытое окно — и очутился в чьем-то кабинете. Заглядывает охранник:
