На этом ситкоме, кстати, впервые узнала, что такое актерские переработки. После четырнадцатичасовой смены у нас появилась поговорка: «Юмор уже не высекается!»
— Как у вас вообще начало в кино «высекаться», если собирались стать преподавателем французского?
— Это родители хотели. В Великом Новгороде меня отдали в спецшколу, и в четырнадцать лет я по обмену оказалась в семье девочки Селин, живущей в Лотарингии. История интересная — расскажу. На дворе 1991 год, в России разруха, на прилавках только хлеб и лимонад, а во Франции — полнейшее изобилие. Я смотрела на все это круглыми от удивления глазами. Мама Селин постоянно старалась меня накормить. Но я страшно стеснялась, еще и от того, что общаться на языке не получалось. Вот про столицу нашей родины рассказать, про коммунизм и пионерский лагерь — пожалуйста, этому нас научили так, что от зубов отскакивало. А объяснить, что положить на тарелку, хочу я спать или гулять — была не в состоянии. Меня спрашивали с тревогой: «Что ты все время молчишь?» Слава богу, постепенно заговорила.
Мы с одноклассниками в своих шмотках с китайского рынка выглядели там как беженцы. Удивила чистота на улицах и в домах — при входе никто не разувался и на диван могли завалиться прямо в кроссовках. Однажды «французская мама» повела меня в магазин, предложив купить что-нибудь из одежды. И я выбрала шикарные красные лаковые туфельки! Но носить мне их оказалось не с чем. Так и остались они моим французским сувениром. Из Лотарингии вернулась с чемоданом, набитым пачками колготок, шоколадом и кофе. Мама была счастлива — она у меня кофеман. А потом приехала Селин еще с таким же чемоданом! Мы долго переписывались, а когда выросли, стало не до поддержания международных отношений.
