Забегая вперед, скажу, что много позже, уже став известной артисткой, я гастролировала в Сочи, а отец там как раз лечился. Он приходил в гостиницу, мы много разговаривали. Ему было интересно, как это я запоминаю столько песен. Отец мной гордился, когда шли куда-то вместе, приосанивался, улыбался. В Москву тоже наезжал, я не гнала. Хотя мама была недовольна:
— Зачем он тебе?
— Ну все-таки отец.
Но она его так и не простила.
В Челябинске я призналась Володе, что беременна. Через несколько дней он ушел от жены. Театр выделил нам девятиметровую комнатушку в коммуналке, по соседству жил музыкант из нашего оркестра с семьей. Ходила я легко, токсикозы не мучили. И с Володей жили душа в душу. Я освоила шахматы, и мы часто засиживались за партией по вечерам.
Сын появился на свет в положенный срок. Колчанов попросил назвать его Леонидом в честь брата, который разбился на мотоцикле. Я не спорила. Мама приехала, когда мой любимый замечательный Ленечка уже лежал в кроватке и всем улыбался.
Вопрос, на что растить ребенка, стоял очень остро. Соседи рассказали, как какое-то время работали в музыкально-драматическом театре закрытого города Челябинск-40, сейчас он называется Озерск, там хорошо платили. Мы туда съездили, показались, Володю приняли солистом в балетную труппу, меня — в оперетту. Работа оказалась интересной, но приходилось думать и о хлебе насущном. В стране тогда был дефицит всего, а в нашем закрытом городке полки магазинов ломились. Поскольку стали получать высокие зарплаты, могли позволить себе практически все, даже черную икру, которая, как сейчас помню, стоила тринадцать рублей банка.
На Восьмое марта собрались с коллегами в театре, не только сидели за столом, но и веселили друг друга, выступали. Я спела несколько песен, как позже выяснилось, именно в тот момент главный режиссер обратил на меня внимание. К слову, у нас шли спектакли, которые не всегда разрешали ставить в столичных театрах. В Челябинск-40 приезжали работать мастера из Ленинграда, Москвы, здесь им дышалось свободнее, цензура сильно не придиралась: город закрытый, постановки посмотрит ограниченный круг зрителей. Говорю без преувеличения: театр дал мне такое высшее образование, о котором лишь могла мечтать. Главным дирижером служил отец Генриха Боровика. Они с женой, замечательной актрисой, приехали к нам из Пятигорска. Я ей сшила концертное платье. Через много лет на правительственном мероприятии пересеклись с их сыном. Когда сказала: «А я знакома с вашими родителями, мы вместе работали в театре», — тот очень удивился.
У нас решили ставить «Живой труп», но выяснилось, что актриса, которую назначили на роль цыганки Маши, не сильна в пении. Она выходила на сцену, открывала рот, а я стояла в кулисах и выводила: «Ой, да не вечерняя...» Так прошло несколько премьерных спектаклей, а потом режиссер подумал: а не попробовать ли на Машеньку Семененко? И я так выложилась, что меня еще долго называли в труппе «наша Маша». Появились поклонники, которые не пропускали ни одного моего спектакля, задаривали цветами, устраивали овации. Из оперетты перевели в драматическую труппу. Молодой ленинградский режиссер поставил на меня «День рождения Аманды», в «Мещанах» дали роль учительницы. Жизнь в искусстве удалась.
