Кирилл меня на йогу не выгонял, но у него ведь это тоже был первый опыт совместной жизни с молодой матерью! Он приехал в Киров, увидел все, испугался и сразу забрал меня с сыном в Петербург. Очень правильное решение, потому что сама я могла бы уже и не вернуться. Так устала, раскисла и сроднилась с ролью страдалицы, вокруг которой должны прыгать мама с папой.
На самом деле в той ситуации слабо была похожа на себя, вообще-то я сильная, из актерской семьи, все детство прошло за кулисами. Мама долго искала «свой» театр, поэтому я часто меняла детские сады, школы и города. Родилась в Воркуте, потом мы жили в Костроме, Баку, Новосибирске... На Кирове, бывшей Вятке, родители решили остановиться, и мама до сих пор работает в областном драматическом театре, там же служил и папа. Думаю, мама легко могла бы сделать карьеру в Москве или Петербурге, но в семье произошла трагедия, которая многое откорректировала. Жена маминого брата погибла в автоаварии, и воспитание двух своих племянниц мама взяла на себя. Тане и Оле тогда было три и четыре годика — тот возраст, когда потребность в женской любви, поддержке, руке почти максимальная. И мама протянула свою. Мне было почти четыре. А с тремя маленькими детьми в мегаполисе, да еще в непростое время конца восьмидесятых — начала девяностых это сложно. Хотя бы где-нибудь устроиться.
Сейчас творческим людям гораздо легче живется. Помню себя маленькой: как мы ездили с огромными сумками-баулами по детским садам, перевозили костюмы, родители давали там по четыре представления в день. Мой папа Саша — музыкальный гений, играл на невероятном количестве инструментов: саксофоне, гитаре, аккордеоне, фортепиано, ударных! Пел великолепно! Все ему давалось легко. В театре был заведующим музыкальной частью, но постепенно перешел в труппу и начал играть.
Но в сложное время отец пошел работать в шахту. Там платили, и это стало решающим аргументом. Если ты живешь в Воркуте, угольная шахта — единственное место, которое точно обеспечит заработком. Консерватории, театры закрывались, и все шли добывать уголь. Возможно, это неправильно. Но, думаю, так и должно быть, когда перед главой семьи, мужчиной встает вопрос о том, что будут есть завтра его дети.
Папа был очень жизнерадостным, все время что-то напевал, наигрывал или насвистывал. У нас постоянно собирались компании. Друг отца Лев Марис, сейчас он живет в Нью-Йорке, обычно что-то отстукивал на столе, кто-то подсвистывал, а папа играл на гитаре — получался целый домашний оркестр. Из угощения непонятно что — от окорочков до «северных» сухпайков, — но как люди умели веселиться! Тогда такие вещи ценились почему-то больше. В прошлом году папы не стало, и мне очень не хватает его уникального жизнелюбия и легкого отношения к неожиданным поворотам судьбы.
Саша мой неродной отец, но он вырастил меня, воспитывал с трех лет. Родной, Юрий, — из Санкт-Петербурга, здесь же работал следователем и прокурором. В Северной столице жили мои бабушка и тетя, у которых я часто проводила летние каникулы. То есть большой город был мне знаком. И учиться в Петербурге я хотела, кажется, всегда, но первоначальной мечтой стал авиационный техникум. Мы даже ходили туда с отцом, но меня не приняли из-за веса. После школы я тянула на семьдесят шесть килограммов — да, упитанной такой была девочкой. Когда в соплях-слезах вернулась к маме, она сказала: «Ничего страшного, значит, будем поступать в театральное». Папа Юра ушел из жизни до того, как я снова приехала штурмовать его родину. Пришлось ориентироваться уже самой, но меня приняли. Когда из телефона-автомата на улице Белинского я по жетончику позвонила с криками: «Я студентка, бесплатно!!!» — мама разрыдалась. Мне кажется, она до сих пор считает мое поступление самой крупной своей победой. Наверное потому, что промахов поначалу тоже хватало. В ГИТИСе и Школе-студии МХАТ я прошла все туры и вылетела уже с конкурса. Помню, как в час ночи шла по Арбату и ревела в голос: «Ну почему?!»
