Из Рима выехали теплым апрельским утром, а Париж на следующий день встретил их пронизывающим ветром, дождем и туманом. Все тут было чужим, неуютным, холодным, но Нина с Владиславом бодрились: это же Париж, город свободного искусства, любви и романтики! Овеянные легендами переулки Монмартра и кафе Монпарнаса очаровывали и вдохновляли, они ходили танцевать в клуб на улице Лапп и в маленькие театрики-варьете, сидели в кабачках и кофейнях, наблюдая за парижской толпой. Оба были полны надежд и восторга, и Ходасевич, сжимая руку Нины, твердил, что впервые не боится будущего и верит в него, потому что рядом — она.
Первым ударом стало то, что в полицейском участке им выдали паспорта апатридов — лиц без гражданства. Апатриды считались людьми второго сорта и ни о какой приличной работе даже мечтать не могли. А Нина ведь собиралась в Париже учиться, заодно подыскать хорошее место. На что же теперь снимать жилье, кормиться, деньги-то почти закончились? На первых порах помогла сестра Лили Брик — Эльза Триоле, пристроила Берберову за гроши нанизывать бусы и вышивать крестиком салфетки. В декабре Эльза подкинула другую работенку — надписать тысячу рождественских открыток. Видя, как Нина дни и ночи горбится над этими идиотскими открытками, аккуратно выводя на каждой Oh, mon doux Jesus!, Ходасевич мрачнел и раздражался. А Берберова, между прочим, получила за них целых десять франков — на эти деньги можно было три раза скромно пообедать или купить четыре книжки. В ту пору у них еще хватало чувства юмора кидать монетку: орел или решка — обед или книги?
К бытовой неустроенности Нина относилась всегда легко: плевать, что колченогий стол, два стула с помойки и одна-единственная кастрюля. Кто-то подарил старые матрасы — и на том спасибо. Крыша есть, пора начинать творить! Берберова бросилась штурмовать все эмигрантские издания — «Последние новости», «Современные записки» и прочие, предлагая в первую очередь критические статьи Владислава. И тут их настиг второй удар: оказалось, Ходасевич в Париже — не авторитет, он «устарел»! Высокомерные редакторы «Последних новостей» реагировали на его материалы так, словно им пытаются всучить дохлую крысу! Откуда, спрашивается, взялась ее наивная уверенность, что слава Ходасевича — поэта и эссеиста здесь прогремит как весенний гром, что его будут носить на руках, что он станет первым поэтом эмиграции? Но если Нина приняла удар достаточно стойко и решила бороться, то Владислава равнодушие парижских литераторов сломило сразу.
