Хотя Владислав и сетовал, что в Париже совсем нет друзей, теперь к нему постоянно кто-нибудь заглядывал. Часто приходил Бунин, сам не так давно переживший тяжелую любовную драму с бросившей его Галиной Кузнецовой. Мужчины сидели и молча курили, думая о своем. Заметив у Ходасевича петуха на чайнике, Иван Алексеевич невесело усмехнулся:
— Я думал, поэты всегда под забором, а у тебя вон петух...
— Да лучше бы Нина вместо петуха, — вздохнул Ходасевич, беря очередную папиросу тонкими, желтыми от никотина пальцами. — Пусть она вернется! Верните мне ее!
В этот самый момент, как в плохой пьесе, вошла Берберова с покупками. С порога кинулась закрывать форточку, затем укутала Владислава одеялом. Бунин на это смотрел-смотрел, потом вскочил и сказал раздраженно:
— Если бы Галина так бросила меня!
Оставшись один, Ходасевич целыми днями лежал на диване, теперь уже по-настоящему боясь, что если встанет, может не удержаться и «включить газик». На улицу почти не выходил, не хотел встречать сочувствующие взгляды знакомых — все знали, что его бросила жена, а это слишком унизительно! Потом его снова потянуло к картам, вспыхнула давняя, почти забытая страсть. Он знал дома, где играют, бывал у Вейдле. В России Ходасевич предпочитал преферанс, винт и железку, а тут с отчаянием стал резаться в покер и бридж. Проигрывал, чертыхался, брал очередную сигарету, зажмуривал глаза и кидал новую карту с безнадежным остервенением. Все те гроши, которые платили ему в «Возрождении» за критические статьи и на которые раньше можно было хоть как-то выживать, оставлял теперь за карточным столом. Владиславу редко везло, и он все твердил, что по картам видно, как судьба относится к человеку: его она презирает, ненавидит, гнобит. Иногда приезжала Нина, буквально силком отрывала Ходасевича от стола и увозила домой.
Судьба меж тем продолжала испытывать Владислава на прочность, послав новое испытание, горше всех предыдущих. Наивный, он упорно продолжал считать Нину своей и все ждал, что пройдет время и она непременно вернется. А Берберова влюбилась. В шумного, самоуверенного господина Николая Макеева. В России он немного занимался политикой, в эмиграции пробовал себя в журналистике и живописи, но не преуспел ни на одном поприще. Однако именно Макеев заставил Нину преобразиться и, по ее собственным словам, «делаться из суховатой, деловитой, холодноватой, спокойной, независимой и разумной — теплой, влажной, потрясенной, зависимой и безумной».
