Всю новогоднюю ночь они с Ходасевичем гуляли в праздничной толпе по Невскому, забегали в боковые улочки, где можно было по пояс утонуть в снегу, и целовались заиндевевшими губами. В своих дневниках Берберова напишет: «Я почувствовала, что я стала не той, какой была. Что мной были сказаны слова, каких я никогда никому не говорила, и мне были сказаны слова, никогда мной не слышанные».
Что же так влекло их друг к другу? Ходасевича очаровали Нинины жизненная устойчивость и твердость. Он же помимо несомненного таланта поразил ее своей ранимостью и беззащитностью. В отличие от большинства мужчин Владислав был совершенно неспособен на грубость, по-женски краснел и терялся, если при нем ругались и кричали. Он напоминал Берберовой заморский цветок, нежный и совсем не приспособленный к суровому северному климату. С самого начала она чувствовала, что ее внутренняя сила станет опорой для его слабости.
Первое время Ходасевич скрывал, что от частых воспалений у него все легкие в рубцах, что из-за недоедания каждую осень и весну обостряется проклятый фурункулез, что вообще он, шестой, младший ребенок в семье, всегда был очень слабым. Осиротел Владислав совсем молодым, университет не окончил, поскольку иссякли средства. Но главная причина была в том, что его захлестнули две страсти — к поэзии и картам. В Москве Ходасевич слыл одним из самых азартных картежников, часто играл в доме Валерия Брюсова.
В одном из очерков он вспоминал: «Сижу между Толстым и Достоевским. Толстой ставит в банк три рубля, я открываю восьмерку, он пододвигает мне карту и зеленую трешницу. Я оставляю ее в банке. «Карту», — говорит Достоевский и тоже открывает восьмерку. <...> Все это — не ложь и не бред. Просто действие происходит в игорной зале... и участвуют в нем не те самые Толстой и Достоевский, а их сыновья, впрочем — уже пожилые: Сергей Львович и Федор Федорович». Когда Нина в разгар их романа узнала о пагубной наклонности Владислава, тот поклялся больше к картам не прикасаться и в Петрограде слово свое держал.
Часто они ходили вместе на черный рынок на Сенную, где Ходасевич (а продавец из него оказался никудышный!) пытался сбыть за гроши несколько тощих селедок из продовольственного пайка или обменять их на папиросы. Невзирая на свои многочисленные хвори, курил он как паровоз и до конца жизни не мог ни писать, ни даже думать без курева. При взгляде на его худую нелепую фигуру в пенсне, переминающуюся на морозе с ноги на ногу среди галдящей рыночной братии, и тщетные потуги уговорить прохожих купить у него рыбу Нину охватывала невыносимая жалость. Она отнимала у Владислава несчастные селедки и зычно, подражая торговкам, сама зазывала покупателей. Причем умудрялась продать свой товар так, что денег хватало не только на папиросы, но и на какао.
