Это была внешняя, случайная жизнь, а настоящая наступала, когда он возвращался в свои меблированные комнаты и садился за письменный стол. Актера из него не вышло, поначалу казалось, что сцена — случайный, ненужный опыт, но на самом деле это было не так— она познакомила его с творчеством, и жить без него он не мог. К чему играть в чужих историях, если можно придумать свои, куда более интересные? И эти истории просились наружу, впечатления складывались в сюжеты.
Из-под пера Джерома выходили трогательные истории, но, увы, никто не хотел их печатать: как писатель он был убийственно серьезен и понятия не имел о том, что у него есть дар юмориста. А потом Джером описал свой театральный опыт, и это вышло очень смешно. Повесть хвалили и хорошо покупали, на него обратили внимание. Успех закрепили «Трое в лодке...» и юмористические рассказы.
Писательское ремесло было величайшим наслаждением. Каждая пьеса, каждый рассказ доставляли счастье, его книги прекрасно раскупаются, и читатели просят еще, но критикам он не нравится, и прочного положения у него нет. Шерлок Холмс приносит Конан-Дойлу больше денег, чем доход от хорошего поместья, пьесы Бернарда Шоу становятся гвоздями сезона и собирают отличную кассу, плодовитый Уэллс живет как банкир.
Его дела могли бы обстоять не хуже, но «Трое в лодке...», издающиеся миллионными тиражами, вышли за год до того, как США приняли закон об авторском праве. В Америке так любят его книгу, что переиздают ее по нескольку раз за год, и он кормит издателей-пиратов…
Кеб подъехал к ресторану, кебмен откинул подножку, и тут Джером вспомнил то, что заставило его выругаться, да так, что кучер отшатнулся.
— Ах, черт! Проклятый идиот! Нет, приятель, это я не о вас. Вот ваши деньги…
Из-за всех этих треволнений он забыл о том, что сегодня у них с женой важная дата — 9 лет назад они познакомились на благотворительном вечере в пользу лондонских сирот. Ему было 28 лет, он снимал квартиру на паях с Джорджем Уингрэйвом и считал себя закоренелым, неисправимым холостяком.
А у Джорджины были хороший муж и маленькая дочка, и она не собиралась менять свою жизнь.
Любовь пришла сразу, они не отходили друг от друга весь вечер — по меркам 1887 года это выглядело абсолютно неприлично. Потом был короткий роман со встречами украдкой, разрывом — «я не могу обманывать мужа, он так доверчив и добр!» — тяжелые страдания, чуть было не вогнавшие его в гроб, и примирение: они столкнулись там, где обычно встречались, ноги сами привели их туда. Муж Джорджины и в самом деле был хорошим человеком: он дал ей развод, через девять дней после него они поженились — это вызвало большой скандал, но они так любили друг друга, что им было на это наплевать. Джорджина бросила обеспеченного человека ради бедняка, и медовый месяц они провели на Темзе, в маленькой лодке с тентом...
Ее перестали приглашать в дома старых знакомых, при встрече чопорные дамы надували губы и переходили на другую сторону улицы, высоко вскинув увенчанные шляпками головы, — многие даже не здоровались.
Зато у Джорджины появились новые знакомые, друзья Джерома — артисты, режиссеры и литераторы, безденежные, безалаберные и веселые. Они поселились в квартире с видом на Темзу, и в ней царил полнейший хаос: приходящая прислуга прибиралась из рук вон плохо, хозяйкой новоиспеченная миссис Джером оказалась неважной. Но ее мужа беспорядок не волновал — он жил с любимой, и это было счастьем. Полюбил, как родную дочь, падчерицу, а когда Джорджина-младшая подросла, именно она стала первой читательницей его сочинений.
Потом у супругов родились собственные дочери, и падчерица с удовольствием возилась с сестрами. Зимними вечерами в загородном доме Джерома у камина собиралась вся семья: играли в шарады, читали вслух, девочки пели. День первого знакомства стал их главным семейным праздником, — а нынче он о нем забыл... Такого невнимания жена наверняка не простит. Сначала ему придется извиняться, затем он «порадует» ее рассказом о проигранном суде и их финансовом крахе… Джером вошел в ярко освещенный зал ресторана, и Карл замахал ему рукой из-за углового столика — добродушная круглая физиономия приятеля сияла от удовольствия.
Джером плюхнулся на стул, чувствуя, как в нем поднимается раздражение: он в беде, а остолоп Хеншель не потрудился даже изобразить сочувствие…
