Около трех месяцев она жила без нас на московском хозяйстве и прекрасно справлялась. Когда же мы обустроились за кордоном, я приехал за дочкой и поставил ультиматум: «Все, едешь со мной». Было ясно, что никакие уговоры на меня уже не подействуют, и Жанне пришлось смириться.
После свадьбы я взял фамилию жены — стал Копыловым, потому что жить в Советском Союзе с паспортом, где написано «Фриске», было непросто. А перед отъездом в Германию мы уже всей семьей поменяли фамилию на немецкую, мне она досталась от мамы, Паулины Вильгельмовны…
Уже с 10 лет Жанна самостоятельно ездила на поезде к бабушке в Одессу. Мы только встречали и провожали. А однажды дочка нам заявила: «Остаюсь жить в Одессе».
Так ей там нравилось… Бабушку Жанна любила и побаивалась. Характер Паулины Вильгельмовны был закален превратностями судьбы… Мама родилась на Украине, где до войны было несколько немецких колоний. Во время Великой Отечественной гитлеровцы захватили эти земли и увезли всех женщин на историческую родину. И мама работала переводчицей с русского на немецкий в Берлине до тех пор, пока туда не нагрянули войска Красной армии, — тогда ее посадили в теплушку и вновь переправили в Союз. Какое-то время Паулина Вильгельмовна жила в лагере — несколько бараков посреди леса в Костромской области… Там она и повстречала моего отца, русского вольнонаемного офицера. Вскоре родился я. Но мои русские бабушка с дедушкой не хотели, чтобы их сын связывал свою жизнь с немкой. И после реабилитации в 1956 году мама переехала со мной в Одессу, где раньше жила с родственниками…
Но ее родителей к тому времени не стало, братья и сестры разъехались… Так что она оказалась совсем одна с маленьким ребенком на руках. И не потянула… После лагеря начались проблемы со здоровьем — Паулина Вильгельмовна, бывало, по целому году лежала в больнице, а меня на это время отдавала в детдом. В результате рос я практически без мамы — с третьего класса до самого выпуска из школы. Я тогда не понимал, что, наверное, она долго не могла пережить болезненный разрыв... Отца я почти не помню — мне было два годика, когда видел его последний раз. Уже взрослым поехал на место лагеря, пытался его найти и выяснил, что отец все-таки женился на другой немке, уехал в Германию. След потерялся… А потом мама встала на ноги и больше никогда не жаловалась на здоровье. Правда, свою личную жизнь Паулина Вильгельмовна так и не устроила, но при этом оставалась женщиной в полном смысле этого слова: всегда красиво одевалась, следила за собой, до 86 лет у нее не было ни одного седого волоса.
Жанна восхищалась бабушкой, говорила: «Надеюсь, у меня твои гены». Но что точно унаследовала — так это ее самодостаточность, внучка тоже привыкла рассчитывать только на себя.
Взять маму с собой в Германию мы не смогли — на Украине ей было трудно сделать паспорт. Только потом выяснили, что Паулине Вильгельмовне как репрессированной полагались особые льготы: ее сестры и братья переехали и неплохо устроились за границей. А у нас все складывалось не так удачно, как хотелось бы, — эмигранту в Германии найти себя сложно, желательно там родиться и добиваться всего с пеленок. Языка мы толком не знали, сидели на социальном пособии, круг общения — одни родственники.
Жанна пропустила несколько месяцев школы, ужасно скучала по подругам, бурной московской жизни. Квартиру мы в Москве сохранили, и когда вернулись, здесь уже произошла девальвация рубля: я до отъезда продал две машины, а по возвращении не смог бы на эти деньги даже колесо купить. Но Жанна нам твердо сказала: «Я остаюсь!» Нашлись и плюсы того, что мы очутились в новом Российском государстве: вскоре я открыл свой бизнес, а со временем купил отель в Эмиратах.
Не помню, чтобы Жанна когда-то попросила у меня денег. Ей было стыдно, да и я всегда говорил дочерям: «Вы должны сами себя обеспечивать». Жанна подрабатывала с детства: в семь лет у бабушки под Одессой, собрав мешок колосков в поле, получила первый заработок — 2 рубля.
