Спустя полтора часа неудачная атака англичан была окончательно отбита, а их командир лишился руки, ампутированной выше локтя. Ее отрезали на столе адмиральского салона, где перед каждым боем заранее разворачивался нехитрый лазарет. Рядом с разложенными скальпелями, пилами и иглами ставили откупоренный бочонок с ромом, игравшим роль и анальгетика, и антисептика…
«Я уверен в твоей любви и знаю, что ты получишь одинаковое удовольствие от моего письма, будь оно написано правой или левой рукой. А еще больше удовольствия тебе принесет мысль о том, что своей жизнью я обязан Джошуа…» Фанни смахнула со щеки слезу.
Бедный, бедный Джош. Расставшись с нею, Нельсон и его вычеркнул из своей жизни. Просто отшвырнул прочь, как собачонку, с хозяйкой которой он отныне в ссоре… Стоит ли удивляться, что несчастный парень пристрастился к бутылке?
Осторожно, двумя пальцами, как будто боясь запачкаться, Фанни выудила из рассыпанных на столе писем небольшой листок. Конверт от него где-то затерялся, и поэтому слова, следующие за написанной в верхнем правом углу датой «сентябрь 1798 года», сразу бросились в глаза: «Дорогая жена… Ты будешь рада узнать, как торжественно и пышно принимают меня в Неаполе. Приготовления леди Гамильтон к приему в мою честь заставляют меня просто раздуваться от гордости. Уверен, и ты будешь за меня горда…» Горда… Ну еще бы! Горацио всегда считал, что ничто не может сделать ее счастливее, чем гордость за него.
А если Фанни случалось обмолвиться, что покой под одним с ним кровом был бы ей куда дороже, он лишь раздражался.
Что ж, в таком случае осенью 1798 года она и вправду должна была быть счастливейшей из английских женщин. Вся страна только и говорила о храбрости, находчивости, решительности адмирала Нельсона, разгромившего в дельте Нила ненавистный всей Британии французский флот.
Робкая надежда Фанни на то, что лишившийся руки муж теперь вовеки пребудет с нею и они станут безбедно существовать на тысячефунтовую пенсию, назначенную ему после ранения, быстро развеялась. Горацио наотрез отказался оставить флот, несмотря на то что ампутация, сделанная при сильной качке, прошла крайне неудачно: рана гноилась и страшно болела.
«Король уверил, что ждет от меня новых побед», — попеременно то морщась от боли, то счастливо улыбаясь, сообщил муж Фанни, пока та с превеликой осторожностью стаскивала с его воспаленной культи рукав парадного мундира, надетого на королевский прием, устроенный по случаю вручения Нельсону очередной награды… И ей не осталось ничего другого, как отныне проводить дни на кухне, лично заваривая в десятке кастрюлек травы для лечебных компрессов, а ночи за чтением Горацио книг и газет. Спать он мог только после изрядной дозы опиума и то всего лишь несколько часов. Отвлечь себя от постоянной боли он старался упражнениями с левой рукой, которой ему отныне предстояло и писать, и фехтовать, и стрелять, и есть… Только через десять месяцев после ранения Нельсон впервые смог проспать всю ночь целиком.
А наутро принялся строчить в Адмиралтейство донесения о том, что полностью здоров и готов к службе…
Накануне отплытия он взял Фанни с собой к леди Спенсер, жене первого лорда Адмиралтейства, по традиции приглашавшей на свой прием всех уходивших в море капитанов боевых кораблей. Их жены на прием не допускались, но для Горацио леди Спенсер сделала исключение. «Я просто не знала, что возразить мужу, который так сильно любит свою жену», — призналась она в тот вечер разрумянившейся от смущения Фанни…
...Вошедший слуга доложил, что обед подан. Сложив потрепанные письма обратно в бювар, леди Нельсон вышла в столовую и придирчиво оглядела накрытый стол.
Тарелки веджвудского фарфора, серебряные приборы, крахмальная скатерть и салфетки тончайшего полотна. О, как мечтала она, сидя на том памятном обеде у леди Спенсер, когда-нибудь собрать за таким же изящным столом сослуживцев мужа, дать обед, достойный респектабельного английского дома. После назначения пенсии они с Горацио купили особняк в Саффолке… «Потерпи. Я разделаюсь с французами, вернусь к тебе пэром Англии, и все, о чем ты мечтаешь, сбудется непременно», — заявил ей муж, отправляясь вслед рвущемуся в Египет наполеоновскому флоту… Увы, все случилось совсем иначе.
Машинально орудуя ножом и вилкой, Фанни пережевывала кусочки ростбифа, не ощущая вкуса еды… Растревоженная память никак не хотела отпускать ее из своих объятий… Почему она не почувствовала угрозу сразу?
