Маме не очень-то нравилось возиться на кухне, она предпочитала гулять в саду с нашими собаками.
— Простые повседневные радости позволяли себе? Походы в театр, например?
— Мы ходили и в театры, и в рестораны, и в кино, но всегда в компании друзей. Мы с мамой приходили в компанию самостоятельно: я — из школы, мама приезжала на велосипеде с работы. Никто из случайных людей не выделял нас из компании. Не придавал нашему присутствию значения. Причем порой в компании папиных друзей бывали и не посвященные в ситуацию люди. Но поскольку мы с мамой вели себя нейтрально, нас не замечали. Иногда во время спектакля папа незаметно брал меня за руку, если мы «случайно» оказывались на соседних местах.
Побывали как-то на концерте папиной любимой певицы Барбары. Сидели в ложе напротив сцены с друзьями и мамой. После отправились за кулисы — папа хотел выразить свое восхищение Барбаре лично. Вошли. Та любезно кивает вошедшим и в мою сторону. Папа представляет меня как «Мазарин, которая любит вашу музыку». Ничего больше. Великая певица дежурно улыбается, явно чтобы польстить папе. Я опускаю глаза, мне неловко, стыдно почему-то, хочется убежать и спрятаться. Срабатывает рефлекс. А она наверняка тоже охвачена сомнениями — кто эта маленькая девочка, кто ее впустил, с какой стати она пришла с президентом?
В таких ситуациях папа обычно представлял меня кем угодно, но только не своей дочерью: «племянница», «юный друг», «дочь коллеги»… В такие мгновения я мечтала о том времени, которого не будет никогда, — о времени для нас двоих.
Когда мы не будем прятаться за черными очками, в полутенях улочек, в помещениях… растворяться в толпе. А будем вести себя открыто, держаться за руки. Укатим куда глаза глядят. Например, на каникулы во Вьетнам или в Индию. Возьмем напрокат машину, я сяду за руль, буду возить отца по храмам, просто катать. И не будет телохранителей, дымовой завесы людей, мы останемся одни в мире, свободные и бесстрашные. Папа с дочкой, такие, как все…
— В 1994 году журнал Paris Match опубликовал сенсационный материал — напечатал ваш с отцом снимок, сделанный папарацци, и текст, в котором сообщалось, что последние двадцать лет у Франсуа Миттерана имеется вторая семья. Почему это стало возможным?
— Нас поймали в объектив папарацци, спрятавшиеся в кустах с противоположной стороны площади Инвалидов.
Мы с папой выходили из ресторана Le Divellec. Прощались. Папина рука на моем плече, нежный взгляд… поцелуи. Даже без комментариев снимки достаточно красноречиво рассказывали о том, какие чувства нас связывали. Но самовольно напечатать подобный «компромат» журнал все же побоялся. В конце октября 1994 года Paris Match отправил своего журналиста Стефана Дени просить аудиенции в Елисейском дворце «для обсуждения сверхважного дела». Он выложил на столе помощницы Миттерана Полетт Декран пасьянс из фотоконтролек со словами: «Вот. Мы хотим их опубликовать. Но ждем согласия президента. Пусть и молчаливого. Я подожду — спросите у него».
Полетт онемела.
Собрала фотографии, зашла в кабинет отца. Он протер очки, взял снимки, стал внимательно рассматривать каждый. Долго. Очень долго. Секретарша не смела его торопить.
А потом и говорит: «Красивая у меня дочка, правда? Они хотят опубликовать снимки? Что ж, не думаю, что у меня есть право запретить им это…»
Накануне публикации папа все же позвонил сестре своей жены Даниэль, чтобы попросить ее об одолжении: «Пожалуйста, предупреди мою супругу. Не хочу, чтобы для нее этот удар стал неожиданным. Не беспокойся, она давно все знает. Но завтра наша семейная тайна станет известна всему миру. Пожалуйста, будь рядом с ней… прошу тебя. Поддержи ее».
Папа и мне позвонил: «Готовься. Держись. Будет очень тяжело».
Итак, 3 ноября вышел номер Paris Match, в котором рассказывалось о том, что официальный брак Миттерана был фиктивным, потому как 20 последних лет его настоящей семьей были две женщины: Анн и Мазарин — любовница и незаконная дочь. Вся Франция узнала о моем существовании. Из невидимки, из «никого» я мгновенно превратилась в самую обсуждаемую, самую скандальную фигуру. Сенсацию подхватили другие издания, мое лицо растиражировали все издания. Это было похоже на изнасилование…
— Почему отец не остановил это?
— Мне кажется, ему самому было необходимо это запоздалое признание. Он хотел освободиться от тайны, от которой устал, которая угнетала его долгие годы.
Он стремился к душевному облегчению. К тому же все сошлось и по времени. Изменились нравы, настроения в обществе. Заканчивалось папино правление, он прощался… И потом, он всегда хотел гордиться мной открыто. Как я уже говорила, соотечественники нашли ситуацию романтичной, красивой. Французам нравятся сентиментальные истории любви со сложными испытаниями и тайнами. Они сочли, что в нашей истории не было ничего постыдного. Хотя, конечно, нашлись и такие, кто кричал мне в лицо прямо на улице: «Дрянь! Дочь шлюхи!»
— Как вы лично относитесь к поступку родителей?
— Нет, я не смею осуждать, я просто пытаюсь понять. И мне кажется, они сделали все возможное в невозможной ситуации. Наша жизнь не была несчастной, скорее сложной.