Я тут же бросился к Люне: «Владас действительно вернется?» Она сказала, что не помнит своего предсказания, но все сбудется по ее словам. После войны я узнал, что Владас пробыл в концлагере Штутгоф полтора года и вернулся к Дануте живым.
Весной 1944 года фронт приблизился к Паневежису. Мильтинис считал, что при Советах для нас закроется весь остальной мир, к тому же мы боялись обвинений в сотрудничестве с немцами. Мильтинис говорил, что в Париже у него осталась квартира и предлагал нам с другом ехать к нему, и в конце концов мы решили податься на Запад.
Отец друга дал нам телегу с лошадью, мы запаслись продуктами и двинулись подальше от фронта.
По дорогам шли беженцы, над ними летали самолеты и стреляли во что ни попадя. Мы остановились в усадьбе молодого литовского поэта Витаутаса Мачерниса. В это время фронт замер, не трогались с места и мы.
В усадьбе мы прожили почти два месяца: работали в поле, много читали, разговаривали — для меня это стало чем-то вроде университета. Говорили, что в Литве вот-вот высадятся американцы, поэтому дальше мы не ехали. Мильтинис отправился к матери, за ним поехал мой друг Бледис — и тут немецкий фронт покатился назад. Мы с Мачернисом пустились в путь вдвоем, неподалеку от соседнего городка встретили группу литовских солдат из разбитой части. Они сказали, что советской армии в городе пока нет, но если нам дорога жизнь, лучше туда не соваться.
Но Мачернис оставил мне свои вещи и рукописи и все-таки поехал в город. Я прождал его несколько часов, потом пошел за ним. Наша телега стояла во дворе дома друга, на телеге лежал Витаутас — мертвый, весь в крови...
Я отправился обратно в Паневежис. По дороге зашел в знакомый дом, а там обосновался СМЕРШ. Во время допроса офицеры говорили, что в лесах вокруг Паневежиса таких артистов, как я, много и нас надо стрелять… Но к утру меня все же отпустили, как следует обматерив. В театр я вернулся целым и невредимым. Новым властям объяснил, что прятался от фронта в деревне и не собирался никуда убегать. Вскоре объявился Мильтинис, и началась новая жизнь: теперь нашему театру приходилось оглядываться на Москву. Так сбылось второе предсказание Люне Янушите, и я очень этому рад.
Много позже, когда я стал народным артистом СССР, лауреатом Госпремии и депутатом Верховного Совета, мне приходилось часто бывать на Западе, и я видел, как там живут литовские эмигранты. Никто из них не добился ничего действительно большого, а я свою жизнь прожил неплохо.
— А как насчет третьего предсказания?
— Оно исполнилось в 1980 году. Мильтинис состарился, болел, ставить спектакли ему стало тяжело. Наш учитель неожиданно ушел из театра, и возглавить труппу предложили мне. Я отбивался, как мог, но все же меня уговорили стать главным режиссером, а потом и директором. Театром я руководил восемь лет и все эти годы не снимался. В 1988 году, когда вместе с перестройкой началась анархия, мне досталось на партийном собрании (в том числе за то, что в спектакле про Моцарта было много его музыки).
Я с большим удовольствием написал заявление об уходе и тут же поехал в США вместе с Горбачевым. Теперь я мог себе это позволить...
— Давайте вернемся на 32 года назад. Как вам с Оной Конкулявичюте удалось удержаться в театре? Ведь Мильтинис, если верить легенде, безжалостно выгонял из театра актерские супружеские пары...
— Мильтинис действительно запрещал театральные романы и уж тем более браки — ему казалось, что мы должны служить исключительно искусству. Актеры женятся, муж начинает поддерживать жену, начинаются интриги... Но мы с Оной поженились в 1948 году, тогда Мильтинис уже смирился со многими вещами. Правда, Оне все-таки пришлось уйти из актрис — Мильтинис назначил ее заведующей постановочной частью.
— Как вы жили после свадьбы?
— Вернувшись в Паневежис после своего несостоявшегося бегства, я поселился в театральной гримуборной.
