— Когда уехал в Паневежис, с отцом никаких отношений не было. Раз в год случайно встречались, как знакомые. В семье отца я был чужим. Мы не дружили, но это ничего не значило, его имя могло защитить Ону.
— Как складывалась ваша жизнь в Паневежисе?
—В Паневежисе я поселился в актерском общежитии, хорошем каменном доме, хозяин которого бежал из страны перед самым приходом большевиков. Мы репетировали, Мильтинис читал нам лекции, а по городу тем временем ползли жуткие слухи. Говорили, что большевики увозят людей в Сибирь — вламываются в дома, дают два часа на сборы и отправляют на вокзал. На улицах появились грузовики — в их кузовах стояли бойцы НКВД с винтовками, рядом, на чемоданах, сидели люди с плачущими детьми на руках.
Город был в ужасе.
Мильтинис уехал в Каунас по делам, а мы выкопали под полом актерского общежития огромную яму и накрыли лаз ковром: если чекисты все-таки придут, мы там спрячемся. Чекисты не появлялись. На улицах шептались — вот-вот придут немцы и освободят нас, литовцев, от большевиков. В Паневежисе многие ждали войну.
На рассвете 22 июня раздались взрывы: бомбили аэродром. Через несколько дней в городе появились немецкие мотоциклисты, и здание театра занял штаб литовской самообороны: его активисты собирались взять власть и воевать с Красной Армией. Полдня пистолет носил и я, а потом из Каунаса вернулся оборванный и злой Мильтинис. Он выставил штаб из театра, и мы снова начали учиться и репетировать.
— Как вы жили в оккупации?
— Не так уж плохо.
Правда, в одной газете вышла статья, где наш театр назвали «большевистским» и предлагали его закрыть, но на нее почему-то никто не обратил внимания. Мы репетировали, делали этюды, готовили репертуар, даже ездили на гастроли по Литве. Комендантом Паневежиса был немец из Лотарингии, он хорошо относился к Мильтинису, разговаривал с ним по-французски и иногда приходил на наши спектакли. В это время мне предсказали судьбу — и все, что обещала гадалка, со временем сбылось.
— Кто же вам ее предсказал?
— Литовская писательница Люне Янушите. Она была богемной женщиной, много путешествовала по миру, с Мильтинисом познакомилась во Франции.
Люне говорила, что искусству гадания она училась у лучших магов Востока — так это было или не так, не знаю. Но то, что предсказывала Янушите, всегда сбывалось. На каждого человека Люне тратила несколько часов, денег за свое гадание не брала — просила приносить ей водку: во время оккупации спиртное было большой редкостью, его выдавали по карточкам. После войны Люне перевела на литовский «Молодую гвардию» Фадеева и сама написала повесть о детях-подпольщиках.
В один прекрасный день я тоже решил узнать, что меня ждет. Взял бутылочку водки и пришел к Люне. Она налила себе рюмочку, зажгла свечу, разложила карты, отпила несколько глоточков, спросила, когда я родился — год, месяц и день... Гадалка что-то бормотала себе под нос, маленькими глотками отпивая водку — это продолжалось очень долго, и в конце концов Люне предсказала мне три вещи.
— ...
Немцы отправят в концлагерь твоего близкого родственника, но все кончится хорошо, он вернется живым.
... В конце войны ты попытаешься уйти на Запад, но из этого ничего не выйдет. Будешь жить в Литве.
А напоследок сказала, что я возглавлю Паневежский театр, и тогда я подумал: все ее хваленые пророчества — ерунда чистой воды! Я, Донатас Банионис, неопытный мальчишка, не имеющий не то что актерского — среднего образования, стану директором, когда рядом сам Мильтинис!
«...Ага, ты все это говоришь только потому, что я принес тебе водочку!..» — с такими мыслями я и ушел от Люне, но через несколько дней позвонила рыдающая сестра и сказала, что немцы арестовали ее мужа.
