Из пуговиц и бусинок. Стены увешаны куклами. Из полумрака навстречу выходит Петрушка, который ведет за собой на веревочке старушку-смотрительницу. «Как твое имя, мальчик?» — пищит марионетка и протягивает деревянную руку. При встрече двух наших ладошек во Вселенной происходит большой взрыв. Который, видимо, услышала и мама, отпустившая меня на волю ветра — бегать по Дворцу пионеров родного города Нарвы. Вовремя хватилась и нашла в комнате за вывеской «Кукольный театр» прикоснувшегося к будущей профессии. Так я впервые попал на сцену: среди своих партнеров-марионеток я был великаном.
Сколько себя помню, игра всегда бушевала внутри меня, и оттого мои волосы завивались в маленькие рожки. Я рос домоседом, но дома не сидел ни минуты: рисовал специальные карты сокровищ, писал театральные инсценировки, выдалбливал в стенах тайники, куда прятал имена девочек, в которых влюблялся…
Умение жить играючи мне передалось по наследству.
На святки мама надевала свое старое пальто, расшитое паклей, шляпу с рогами, мой спортивный костюм с ее легкой руки тоже превращался в лохмотья… И при таком параде лешачиха с лешачонком пугали соседей по дому. «Опять Галя чудит!» — улыбались те, щедро отсыпая колядующим сладостей. На Новый год она собирала всех во дворе и пекла самый большой блин в мире — мы ухохатывались, не в силах его перевернуть.
Отец держался отстраненно. Только когда выпьет, вдруг ударялся в сантименты: «Вадик, гляди!» Скидывает тапочки и воодушевленно отбивает желтоватыми пятками чечетку.
«Вадик, повторяй за мной!» — встряхивает меня за плечи, и я начинаю вяло топтаться на месте. Уже клюю носом на ходу, а папаша все не унимается… И какая же радость, когда танцор наконец меня отпускает! Хотя сейчас я ему благодарен даже просто за внимание.
Их развод с мамой прошел как-то мимо меня — однажды папа не вернулся домой. Вскоре мы с мамой садимся в поезд Москва—Воронеж, в купе она чистит вареные яйца и между делом сообщает новость в стиле бразильского сериала: «Дядя Боря — папа твоей младшей сестренки. А сейчас мы едем к твоему настоящему отцу». И я ничего по этому поводу не чувствую…
В квартире отца масса разных диковинных штуковин — он работал мастером по дереву на Воронежском машиностроительном заводе.
Про таких говорят «золотые руки», только у него на обе приходилось всего восемь пальцев: два оттяпал станок. И вот эта отцовская четырехпалая рука уже преподносит мне резной револьвер, а следом достает кинжал. Волнующий момент: папа передает сыну оружие, как бы принимая в мужское братство. И я даже начинаю проникаться гордостью. Которая вскоре сменится трагедией, когда эти сокровища украдут мальчишки в школьной раздевалке. Лет в 15 я снова навещу своего отца. А тот, возможно, от чувства вины начнет рассказывать мне историю отношений с мамой, обвиняя в разладе исключительно ее. С тех пор я больше к нему не поеду, а получив паспорт, запишу в нем мамину фамилию. Отец до сих пор живет в Воронеже. В мае прошлого года я письмом сообщил ему о смерти мамы, но он даже не ответил. Так оборвал связь, о которой, наверное, никогда и не подозревал: всю жизнь я искал отца в каждом мужчине, который производил на меня впечатление своим талантом и красотой идей…
«За плечами шесть браков, не считая ошибок», — шутила мама о своей бурной личной жизни.
И, кстати, была уверена, что при этом недолюбила. Обычно, едва мои отчимы оседали у нас дома, успокаивались и начинали толстеть, она теряла к ним сердечный интерес. А жить с мужчиной без душевной привязанности не умела.
В таких декорациях проходило мое детство — матери не до меня, отцов много, но все не мои... И я бежал в фантазии, возводя на листе фанеры целые пластилиновые миры. Лет в 12 через них же проявились первые сексуальные позывы — принялся сжигать ведьм. Ваял из глиноподобной массы обнаженную женскую фигурку, привязывал ее к палке, подпаливал и смотрел, как она плавится.
