Наверное, ваши друзья скоро будут...
Уложив палитру и кисти в изножье гроба, он вышел в полутемный зал. Несколько знакомых силуэтов, показавшихся ему совсем черными в ярких солнечных лучах, маячили на фоне открытой двери... Папаша Раву, уладивший дело с похоронными дрогами и только что вернувшийся в кафе, уже хлопотал, переворачивая стулья у ближайшего к окошку стола. Один за другим вошедшие мужчины молча пожимали Тео руку...
О том, что у Теодора Ван Гога, щеголеватого управляющего модным художественным салоном на Монмартре, есть брат-художник, большинство из его приятелей узнали лишь в марте 1886 года: сам Тео предпочитал об этом не распространяться.
Владельцы галереи не очень-то одобряли снисходительность своего управляющего к свободолюбивым молодым живописцам, а картины Винсента казались необычными даже по сравнению с полотнами импрессионистов. Только самым близким друзьям и только у себя дома Тео иногда осмеливался показать эти мрачноватые коричнево-серые холсты с изображениями работающих в поле или ужинающих в убогой хижине крестьян, ткачей, стоящих за станками, заблудившихся в лесу детей... Иногда эти полотна излучали тихую гармонию, но почти никогда — радость.
К весне 1886-го минуло уже семь лет, как Винс покинул Боринаж, твердо решив отныне стать художником, но Тео иногда казалось, что этот край с его серым небом, грязным снегом и пыльной зеленью шлейфом тянется за Винсом, как тяжкий сон, еще долго после пробуждения мечущийся хлопьями в голове.
Где бы ни оказывался Винс: в Дренте или Антверпене, в Эттене или Нюэнене, он неизменно выискивал одни и те же сюжеты: тяжкая работа, безрадостная нужда и бредущее за людьми по пятам горе... Может, потому и в жизни самого Винса, несмотря на упорный труд и привычки аскета, не иссякала череда обид и огорчений? На смену окончательно канувшей в прошлое родительской любви так и не пришли ни женская ласка, ни верная мужская дружба. Винсент столько лет самоотверженно занимался живописью, но способных по достоинству оценить его полотна было мизерно мало. Даже мать, переезжая, бросила на произвол судьбы несколько ящиков с работами Винса. Так, может быть, брат, за столько лет обросший множеством связей в художественном мире, сможет чем-то помочь?
Приехав к Тео в Париж, Винсент так надеялся на это — только об этом и говорил...
...— Раву, дайте-ка мне молоток и гвозди...
Отставив в сторону недопитый стакан с вином, невысокий пожилой человек, которого приехавшие друзья Тео называли Танги, покряхтывая, поднялся из-за стола. Гюстав Раву, как видно понявший его намерения раньше, чем другие, молча выложил на стойку инструменты и моток бечевки. Тщательно промерив стены вынутой из кармана ржавой рулеткой, он ударил молотком по шляпке гвоздя, и этот звук прозвучал как удар гонга... Теперь уже и все остальные, начав догадываться, что задумал старик, поднялись на ноги...
— А ну-ка, мальчики, несите холсты...
Строго говоря, полутемную лавчонку Жюльена Танги на парижской улице Клозель нельзя было назвать не то что галереей, но даже магазином. Да и торговать она была призвана не картинами, а холстами и красками, которые Жюльен растирал сам. Когда-то, отчаявшись дождаться в своем подвальчике покупателей, он решил предлагать товар вразнос в парижских предместьях, где с некоторых пор обосновались художники, заявившие, что работа в столичных мастерских — вчерашний день. А вскоре Жюльен Танги влюбился. Влюбился в чистые и яркие краски, которые щедро клали на свои полотна молодые бунтовщики от искусства, влюбился в самих этих молодцов, ненавидевших «кофейную гущу», которой писали официальные мэтры, а заодно и самих мэтров, упорно преграждавших новому искусству вход на выставки и в художественные салоны.
Базиль, Ренуар, Сислей, Писсарро, Моне, Сезанн — всем им отныне был открыт неограниченный кредит на улице Клозель.
Когда кредит этот превышал разумные пределы, Жюльен для порядка брал в залог картины своих приятелей. В том, что рано или поздно эти полотна оценят, он не сомневался ни минуты. «Если парень не играет на бегах и не тратит больше пятидесяти сантимов в день, он обязательно преуспеет в жизни», — не раз наставительно изрекал старый краскотер. И все его приятели-художники были трудяги, каких поискать. А уж Винсент Ван Гог и подавно. Иногда он, к удивлению Танги, рисовал по три полотна в день! Да и по части расходов был безупречен: тратя львиную долю своих средств на кисти, краски, холсты и оплату моделей, он иногда неделями обходился без какой-либо иной пищи, кроме хлеба и кофе.
Не уважить такого парня Жюльен Танги просто не мог. И вскоре после того, как Тео впервые привел брата на улицу Клозель, Винсент, еще ни разу в жизни не видавший своих полотен выставленными перед публикой, уже гордо прохаживался перед пыльной витринкой...
Вслед за Танги несколько полотен Винсента повесил в своей галерее художник, живший по соседству с Тео. Еще через некоторое время решили рискнуть и двое мелких торговцев картинами, которых Тео знал по службе... Да и Агостина Сегатори, хозяйка любимого художниками кафе «Тамбурин», не только приветила неизбалованного женской лаской Винса, но и согласилась устроить в своем заведении его выставку. Но Винсенту, ждавшему волею Парижа решительного перелома в своей судьбе, всего этого казалось до смешного мало...
То углубленно-сосредоточенный, то возбужденно-оживленный он что ни день фонтанировал новыми идеями, которые излагал Тео и обретенным наконец в Париже приятелям— Эмилю Бернару, Полю Гогену, Анри Тулуз-Лотреку, Полю Синьяку, Жоржу Сера.
