Маршалл вернулся домой, когда полицейские уже захлопывали дверцы бронированного фургона, а на месте почти киношного побоища суетились криминалисты. Щелкала фотокамера. Маршалла попросили подождать в саду, но со своего места он все равно мог видеть залитый кровью пол кухни и распростертое на нем тело убитого.
Вот так мерзко началась весна 2012 года. Пока он отвозил в аэропорт дочь, улетающую на каникулы в Европу, в дом забрались грабители. Но сработала сигнализация, и злоумышленники, не успев поживиться, оказались в ловушке. Быстро приехал наряд полиции, окружил сад и перекрыл все выходы из помещения, но упорно не желавшие сдаваться бедолаги затеяли стрельбу.
В результате все окна первого этажа были выбиты, стены вспаханы пулями, а один из воров, получив смертельное ранение, умер прямо на полу кухни.
Позже, когда машины разъехались, люди разошлись, посторонние звуки и голоса смолкли, он остался наконец-то один в доме, ставшем вдруг чужим. Кровавое пятно на кафельном полу подсыхало, к нему прилипли осколки разбитой посуды, какой-то войлок и клочки бумаги. Маршалла тошнило. Смешно… Сколько раз он режиссировал подобные мизансцены в своих клипах! Вспомнить хотя бы зловещую историю «Три часа утра», в которой он, не дрогнув, порешил ножом весь персонал клиники, любовно разложив тела вот на таком же кафельном полу. Маршалл снимался, сидя в наполненной якобы кровью ванне, жонглировал «бомбой», перебрасывал в руках якобы «окровавленный» нож...
А сколько могил он перекопал в своих клипах, сколько раз стрелял себе в голову, сбегал из психушки, вопя: «…повсюду трупы, и я не помню, как они здесь оказались! Наверное, это все же я их всех убил». При этом его ни разу даже не вырвало, и голова никогда не кружилась, хотя всех без исключения членов съемочной группы отчаянно мутило. Да и критиков тоже: «Эминем — чокнутый тип, больной на всю голову. Шизофреник, психопат, он заставляет нас смотреть спектакли ужасов, которые ставит по своим дурным фантазиям, и мы вынуждены это делать».
Так почему же сейчас этого «психа», оказавшегося в столь милой сердцу декорации убийства, тошнит? Разве к сорока годам он не приобрел стойкий иммунитет к уродливым сторонам жизни, разве не научился им противостоять?
И почему застыл как истукан? На съемках, кстати, отыграл бы эту сцену иначе — сплюнул бы в сторону или, присев на корточки, погасил в крови сигарету.
…Его детство прошло в Детройте. Когда в процветающем прежде центре машиностроения позакрывали один за другим заводы и оттуда спешно уехали специалисты-инженеры, Детройт в буквальном смысле погрузился во мрак. Запустение охватило все кварталы, которыми отныне управляли в основном черные. Убийства и грабежи случались ежедневно, и к ним успели привыкнуть. Маршалл, тогда еще школьник, единственный белый в черном классе школы, постоянно подвергался издевательствам. Был он в ту пору худым и кудрявым голубоглазым двоечником, не умевшим за себя постоять, слабым физически, с тощими, как у девчонки, ногами с острыми коленками.
Жаловаться ему было некому — отец давно бросил семью в походном трейлере. Своего дядю Ронни, сверстника, Маршалл видел редко. И хотя они дружили, Ронни мог оказать лишь словесную поддержку: «Ты им наври, что у тебя отец работает в полиции, и тогда…» Советы Ронни звучали глупо — вся школа знала, что Мэзерсы гниют в ободранном трейлере, припаркованном на окраине, о них никто не заботится, и они никому не нужны…
Мать Дебби, официантка, пыталась кое-как тянуть скудный быт и двух маленьких сыновей — Маршалла и новорожденного Натана. Отец новоиспеченного малыша Фред Самара давно удрал, скрываясь от алиментов.
Каждый вечер Дебби приносила в сумке то, что удавалось собрать по кастрюлям и тарелкам, сооружая из объедков и огрызков вполне сносный ужин и даже завтрак. Ночами Маршалл слышал, как она стучит стаканом по столу и хнычет, бормоча злобные проклятия. Сколько раз, возвращаясь из школы, Маршалл пригибал голову, чтобы казаться незаметным, но соседи все равно шикали вслед: «Пьянь несносная!» В эти мгновения он так ненавидел мать! Из-за нее все их беды. Зачем торчать в этой дыре, почему не уехать? Они могли бы припарковать трейлер в каком-нибудь лесу или поселиться в доме под снос. При желании можно отлично спрятаться. Но матери будто наплевать. Да и любит ли она их с братом? Дебби никогда не говорит им ласковых слов. «Ублюдок» — самое нежное, что она себе позволяла в отношении Маршалла: «Ничтожество, даже учиться не можешь, что из тебя вырастет?»