До путешествия к полюсу Йохансен был лейтенантом запаса без жалованья, а теперь стал капитаном и служит в хорошей должности. Не рассказывать же членам Королевского географического общества о том, что, вернувшись в цивилизованный мир, бедняга Йохансен, простая верная душа, храбрец и забияка, так и не сумел к нему приспособиться. Капитанские погоны, хорошее жалованье и орден Святого Олафа — высшая награда Норвегии ему не помогли: он спился, и это безнадежно.
Затем адмирал Мак Клинтон произнес заключительный тост в честь мистера Нансена, человека, не достигшего полюса, но продвинувшегося к нему много дальше остальных исследователей и проявившего во время своей беспримерной экспедиции незаурядное мужество и великое упорство.
На шею гостю надели золотую медаль на широкой муаровой ленте, и все отправились по домам. В карете Нансен снял медаль и раздраженно сунул ее в карман: он не любил славословий в свой адрес, на душе у него было тревожно. Как себя чувствует Коре, проходит ли его простуда? Кажется, он засиделся в Лондоне, пора возвращаться домой.
Он ждал писем от Евы, но их все не было. Наконец она написала, что Коре совсем здоров, а вот она немного простудилась. Потом последовал довольно долгий перерыв, а затем Фритьоф получил письмо, где говорилось, что жена заболела воспалением легких, заразившись от их мальчика, но теперь чувствует себя почти хорошо. Доктор Йенсен уже разрешил ей вставать с постели, она играет с детьми и выходит на улицу — все идет нормально, причин для волнения нет.
Больше письма от Евы не приходили...
Вне себя от тревоги, Нансен начал собираться домой. Теперь он мог это сделать: правительство наконец пошло навстречу его просьбам и назначило в Лондон нового посла. Собрать чемоданы, упаковать в специальный кожаный футляр парадный дипломатический мундир, купить подарки жене и детям, отдать визиты… И в путь, благо билетом на пароход он запасся загодя. Письмо от доктора Йенсена Нансен получил перед самым отъездом: тот писал ему, что фру Ева совсем плоха, и просил его поторопиться — к сожалению, дела обстоят так, что он может и опоздать.
Она пошла было на поправку, начала вставать, почти не кашляла и жаловалась лишь на колотье в боку, но в последние дни ее состояние стало стремительно ухудшаться.
Теперь Ева не поднимается с постели, ее бьет жестокий кашель, мучает жар, и надежды, что она выздоровеет, мало. Доктор не сказал, что счет идет на часы, но это читалось между строк, и, отложив письмо в сторону, Нансен схватился за голову и начал метаться по комнате. Его корабль отходит нынешним вечером, и это быстрое судно, но он был готов попросить у британского правительства миноносец.
Путешествие тянулось мучительно долго. Он стоял на носу парохода и всматривался вдаль, туда, где должен был показаться берег. Внимание пассажиров («Смотрите, смотрите, это тот самый Нансен!») его бесило, и ему не всегда удавалось оставаться вежливым. В Гамбурге его ждала торжественная встреча: Нансен улыбался тем, кто произносил приветственные речи, и проклинал их в душе — ведь из-за них он терял драгоценное время.
Он представлял медленный, как черепаха, поезд: пожалуй, придется ворваться в кабину машиниста, оттолкнуть кочегара и полными лопатами бросать в топку уголь — пусть котел взорвется, только бы не опоздать! Но этого делать не пришлось: в Гамбурге его ждала телеграмма, где было сказано, что его жена скончалась. Ее последними словами было: «Бедный мой, он опоздает…»
Прочитав это, он прислонился к стене и несколько минут стоял, прикрыв глаза. Мужчины не плачут, и уж тем более не теряют сознания, но у него все плыло перед глазами, а по щекам текло что-то мокрое. Ему было сорок шесть лет, и он ясно понимал, что его жизнь кончена.
После похорон жены Фритьоф Нансен изменился. Он стал реже улыбаться, бросил вести дневник — Нансен решил посвятить себя воспитанию детей, но это получалось у него плохо.
Он был слишком нетерпелив и горяч, часто срывался — сыновья его побаивались, и только старшая дочь Лив, отцовская любимица, легко находила с ним общий язык. Во второй раз он женился очень поздно и без особой охоты: собравшаяся замуж Лив не хотела, чтобы отец остался один, и Фритьоф наконец позволил себя уговорить.
Когда дети выросли, Нансен занялся другими делами. Он представлял Норвегию в Лиге Наций, потом стал ее верховным комиссаром. На его счету были сотни тысяч спасенных жизней: русские белоэмигранты, получившие хоть какой-то статус и возможность найти работу благодаря выдаваемым Лигой «нансеновским» паспортам, немецкие и австро-венгерские военнопленные, тысячами умиравшие в послереволюционной России от голода и тифа.
