А вот поди ж ты...
Озадаченно и как будто вопросительно дядя посмотрел на Сергея. Но тот лишь ниже наклонил свою лобастую голову.
Ничего похожего на любовь... А на что она вообще похожа? На то восторженное томление, которое много лет назад охватывало его рядом с Верочкой Скалон? Или на ту безнадежную, удушающую страсть, которая вела его к Анне Лодыженской?
Ни то, ни другое ничего, кроме тоски и горя, ему не принесло. И ничего похожего он больше искать не желает. А с Наташей у него все будет по-другому. И счастливы они будут по-другому. Обязательно будут счастливы.
...Дорога в Игнатово была тяжела: сначала на поезде, после по Волге на пароходе, еще немного вверх по течению на лодке и только потом шестьдесят верст в тарантасе по ухабистому проселку. Изнемогавшие от беспокойства девушки обложили Сережу подушками и наперебой умоляли татарина Кемаля править внимательнее. Но Сергей, как будто не замечая ухабов, смотрел остановившимся взглядом в майское небо, где пели свою песню неутомимые жаворонки...
С первой же минуты встречи стало ясно, что войти дважды в одну и ту же реку им с Верой не суждено.
День за днем его встречал немой вопрос, замерший в Верочкиных глазах, но ответа на него у Сергея не было: от былой восторженной влюбленности в опустошенном сердце осталась только томительная грусть. Так они день за днем и грустили врозь, бродя по дорожкам заросшего сада каждый своим путем.
Единственное, что доставляло Сергею истинное удовольствие в то лето, был одинокий спуск в лодке по течению бурной Пьяны. Чуть ли не каждый день, забравшись в свое суденышко и заложив за голову руки, он без мыслей и чувств улетал по волнам, а река покорно несла его прочь от всего, что томило и мучило: от уклончивого взгляда бездонных цыганских глаз, от шиканья критиков, ядовитым шипением наполнившего концертный зал, от синих теней, залегших у Веры на висках...
К осени 1897 года кумыс и целебный воздух окружавших Игнатово дубовых лесов сделали свое дело.
Вернувшись в Москву, Сергей принял приглашение Саввы Мамонтова, предложившего ему место второго дирижера в своей «Частной опере». Следующая зима принесла пианисту Рахманинову триумфальное турне в Лондон. А по возвращении оттуда исполнилась и вовсе заоблачная мечта: Александр Зилоти пообещал Сергею финансовую помощь, которая позволяла забыть о хлебе насущном и целиком отдаться сочинительству. Жизнь будто набирала обороты. Вот только любые попытки Рахманинова написать новую большую вещь, которая смогла бы затмить провальную симфонию, третий год подряд неизменно оканчивались неудачей.
...Поздно вечером, когда допили откупоренное дядей по случаю помолвки «Абрау-Дюрсо», когда ушла домой взволнованная Мария Аркадьевна, а горничная уже начала гасить в комнатах лампы, Сергей, постучав в спальню сестер, вызвал Наташу. Торопливо одевшись в темной передней, они вместе вышли на утонувший в золоте кленов бульвар. По шороху листьев заметили — идут в ногу. И оба рассмеялись.
Это удивительное умение миниатюрной Наташи подлаживаться под его журавлиные шаги он заметил летом 1900 года, когда она вдруг неожиданно приехала в имение их общих друзей. Здесь, укрывшись ото всех в дальней комнате огромного помещичьего дома, Сергей покрывал торопливой вязью нотные листы. Это был Второй концерт для фортепьяно с оркестром — на эту карту теперь поставлена вся его жизнь.
Тот нежданный Наташин приезд и обрадовал, и напугал Сергея. Как будто его лодка, так долго в одиночку боровшаяся с волнами, вдруг ткнулась носом в песок родного и в то же время неведомого берега.
Осенью 1899 года Вера Скалон приняла наконец предложение преданного Толбузина. Никто в семье не решился сообщить эту новость Сергею. Никто, кроме Наташи... Это сейчас, шагая рядом с сестрой, только что ставшей его невестой, Сергей который раз удивлялся тому, с какой деликатностью и тактом она сообщила ему ошеломительное известие. А тогда... Тогда он просто бросил ее письмо в камин, яростно размешав кочергою уже начавшие остывать угли... Смутно припомнился услышанный как-то в гостиной у Сатиных рассказ старого доктора Грауэрмана о муках раненых, которым годами после ампутации мешает жить боль в уже отрезанных, несуществующих руках и ногах.
Лекарства против этой боли нет. «Разве что заговоры», — добавил рассказчик с горькой усмешкой, но на Сергея посмотрел внимательно и всерьез.
А через несколько месяцев после Вериного замужества все тот же Грауэрман предложил Рахманинову познакомиться с доктором Далем, лечившим пациентов новым, входящим в моду средством — гипнозом. И неожиданно для самого себя Сергей согласился. День за днем он опускался в старое кожаное кресло в кабинете Даля, и черные волны полудремы смыкались у него над головой. Не сразу, не в один день начали проступать из них очертания далекого берега, откуда слышались то ли прекрасная музыка, то ли звук странно знакомого голоса, влекшие его к себе. И вот однажды полускрытые в тумане звуки эти вдруг зазвучали в полную силу, а вместе с ними всплыло перед глазами родное, улыбавшееся ему лицо.
— Чаю бы нам, Марина...
Основательно продрогшие на осеннем ветру, они устроились прямо в кухне.
О венчании почти не говорили. Он расспрашивал Наташу об экзаменах в консерватории, она его — о начавшихся репетициях Второго концерта. Тогда, год назад, ей первой он показал еще не выправленную, в кляксах, партитуру. Концерт рождался мучительно, с конца, и, опробовав по настоянию Зилоти на публике вторую и третью части, Сергей еще долгих шесть месяцев подступался к той мелодии, с которой должна была начаться его новая жизнь. Весной 1901 года концерт был готов, и он сделал предложение Наташе. В сентябре они объявили о своем решении родным.
