Имение Онег, в котором к тому времени жила семья, осталось единственным владением. Но осенью 1882 года и Онег пошел с молотка.
Рахманиновым, у которых было уже шестеро детей, пришлось перебраться в Петербург: там было легче найти службу для Василия Аркадьевича и пристроить старших учиться на казенный счет. Конечно, о привилегированном Пажеском корпусе, куда некогда прочили мальчиков, пришлось забыть. Елену отдали в Мариинский институт, Володю благодаря ходатайству бабушки-генеральши приняли в кадетский корпус, а для Сережи, рано обнаружившего способности к музыке, решили исхлопотать место в приготовительных классах консерватории.
О Соне хлопотать не пришлось — вскоре после переезда она умерла от дифтерии.
Это новое горе, как роковой камень, стронуло с места лавину злых упреков и обид, которая окончательно разметала семью. Василий Аркадьевич поселился отдельно, а Сережу забрала к себе тетка Мария Трубникова. Сестры Василия Рахманинова, любившие своего бесшабашного брата как могли, старались помочь его обездоленным детям. И вот, извольте видеть, чем все это обернулось...
Достав платок, Варвара Аркадьевна смахнула слезу. Бедная, бедная Наташа! Сколько же лет она, оказывается, таила ото всех свою любовь и ждала, ждала, ждала... Как же это Варвара Аркадьевна раньше не понимала причину столь странного для молодой девушки равнодушия к балам, выездам и прочей «светской чепухе»?
Да ведь это все Сережина неприязнь к «пустым увеселениям». А консерватория? Никаких выдающихся талантов у дочери не было. Но музыкальное образование стало ее навязчивой идеей. Когда мать отказалась переставить рояль из проходной столовой в другую комнату, поспокойнее, Наташа начала вставать чуть свет, пока семья не собралась к чаю, занималась до одури, до слез. Что ж, теперь Варваре Аркадьевне окончательно ясно, что двигала дочерью страсть не к одной только музыке. Но, похоже, прозрение пришло к матери слишком поздно.
Ее рука снова потянулась к перу. Может, послать записку сестре Маше, перебравшейся недавно в Москву? Впрочем, уже в следующую минуту Варвара Аркадьевна лишь невесело усмехнулась собственной неудачной идее.
Уж кто менее всего способен справиться с Сережиным непростым характером, так это Машенька. Ведь из-за ее мягкосердечия и доверчивости племянник едва не распростился навсегда с музыкальной карьерой.
...«Ленив! Что же до музыкальных способностей….» — директор Петербургской консерватории Карл Давыдов поморщился и отвернулся. Говорить о Сергее Рахманинове ему не хотелось. Да и немудрено: по окончании второго подготовительного курса по всем предметам, кроме музыкальной грамоты и фортепьяно, в зачетке у двенадцатилетнего ученика красовались одни двойки и… «четверки», бывшие некогда единицами и преображенные молодым музыкантом с помощью восковой свечи и некоторой ловкости рук. Ловкости рук, равно как и музыкальной памяти, слуха, природного чувства гармонии, этому мальчику было отпущено так щедро, что больше, казалось бы, и желать нельзя.
Вот только дары эти не шли ему впрок.
Даже не слишком утруждая себя занятиями, Сергей с легкостью опережал однокашников. И едва поняв это, новоиспеченный воспитанник консерватории попросту перестал появляться в классе. Освободившееся же время целиком посвящал упоительному катанию на коньках и путешествиям на запятках петербургской конки, которые совершал с такими же отчаянными приятелями, обретенными на катке. Увы, доверчивая тетушка, у которой он жил, узнала обо всем слишком поздно, когда Сергею уже грозило отчисление. Где и на какие средства станет он после этого учиться, было совершенно не ясно.
