Почему-то нам ударило двигаться навстречу друг другу по его ограждению, с коего обычно несчастные влюбленные летают вниз головой. Уже кричали истеричные дамы, кто-то советовал нам «ни за что не делать этого», где-то послышалась неуверенная сирена, а мы все шли и шли. Пьяненькие были — чего с нас взять. Правда, когда дошли, мы уже были вполне трезвыми. Ужасно стремно. Но любовь, как и абсент, без такого — скукота, формальщина.
На свадьбе я Кысе ничего не обещал. Сказал: «Не уверен, что хотел бы стать богатым человеком. Не знаю, стану ли известным. Уверен в одном — хочу жить интересно, и посему обещать могу только одно — скучать не будешь!» И Кыса согласилась. Сейчас она, правда, говорит, что и предположить не могла о размахе предложенного веселья: «Я уже и поскучала бы с удовольствием».
Наши с Кысой отношения — это «Деньги, карты, два ствола». Несмотря на внушительное количество детей и склонность к гипертонии.
Оксанка ходит с пятки, носит длинные плащи, которые делают ее похожей на большую хищную птицу или огромную летучую мышь... Были времена, когда я позволял себе лишнего в любимом баре. Один из любимых, как на грех, располагался рядом с местом моей работы — редакцией журнала «Столица». И случалось, я принимал такую дозу, что понимал: еще три-четыре порции виски — и неизбежно начну проказничать… Тогда я звонил Кысе: «Сдаюсь». Мне даже не надо было оглядываться от стойки на дверь, чтобы понять — Оксанка входит в бар. Все разговоры мигом смолкали, на лицах окружающих появлялось слегка испуганное выражение и — «шур-шур-шур» то ли от плаща, то ли от огромных перепончатых крыльев.
«Шлеп-шлеп-шлеп» — походка на пятках приближается, кажется, даже слышно, как мышь выпускает свои когти и — оп! — понесла. Любое сопротивление бесполезно, я это знал. В тот период я называл Оксанку «Боевой машиной № 3».
Мне кажется, жена пришла с Пантеона, скорее всего скандинавского. Греческий со своими непонятными связями для нее, думаю, слишком вяленький. А у варягов всегда были странные представления о рае и даже богини отмечались в поножовщине. Кыса не боится ничего — ни летать на самолетах, ни извращенных американских каруселей, ни спускаться под воду... Бесстрашная. Пятерых из шести наших детей она рожала в одном и том же роддоме, даже в одном кресле, в котором, кстати, родилась и сама. И никаких нервов. Может, потому что история повторялась много раз?
По крайней мере я помню одно и то же. «То ли я хочу в туалет, то ли пора рожать…» — с мечтательным видом говорит Кыса. «Давай разберемся с этим по дороге!» — отвечаю я и бегу за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть исторический момент. На всех предродовых фото у Кысы эдакая блуждающая улыбка, ни одной трагической нотки! Ну и как, имея на руках столь оптимистичные вещдоки, доказать детям, что они даются маме совсем не просто?!
…А потом меня рукоположили. Я объявил жене, что мы отправляемся служить Церкви в Ташкент. У Кысы мое заявление спровоцировало дикий азарт. Мы едем на край географии, я теперь поп, она беременна четвертым! Оксанка чуть дом не разнесла, пока искала наш большой чемодан. Не могу сказать, что родители наш восторг разделили.
Точнее, они его совсем не разделили, но в бешенстве пребывали недолго, потому что отговаривать нас было бесполезно. Причем я им сразу сообщил, что едем мы не на короткий срок, а, по моим подсчетам, будем крутить хвосты ишакам лет двадцать. Конечно, они понудели для приличия всякими фразами фольклора на тему горбатых и могил, вспомнили бешеную собаку, которой семь верст не крюк… Но по сути родителям ничего не оставалось, кроме как включиться в ситуацию. И они включились репликами: «Не забудьте ношпу, там ее может не быть». Может, оно и выглядело как сумасшествие, но я чувствовал себя счастливым, Оксанка тоже. Провожать родители нас не поехали.
Храм, в который меня определили по приезде в Узбекистан, был самый большой в Ташкенте. Поэтому мои первые исповеди затянулись.
