Чтобы как-то прокормиться, мама подрабатывала — мыла, стирала. И училась. Иногда к ней бабушка пешком приходила и приносила какую-то еду. Мама рассказывала, как тяжело было защищать диссертацию — ставились всевозможные препоны, ей же никто не помогал. Она все сама. В итоге мама стала профессором, биохимиком. Написала очень много книг о том, какая почва нужна розам, гладиолусам, герберам… В Чашниково у нас весь палисадник возле барака, в котором мы жили, был засажен мамиными цветами. Так красиво!
В Коренево мама, как я уже говорила, работала лаборанткой. Мне было, наверное, годика три, и я приходила к ней на работу. Помню, как мамина коллега из варежки сделала куколку и подарила мне. Она стала моей первой куклой. И я ее очень любила.
Однажды мама поехала в Ленинград и привезла мне в подарок голыша — первую в жизни настоящую куколку. Это было счастье: у нее крутились ножки, ручки. Только с ней нужно было обращаться очень осторожно, иначе ручки, ножки могли открутиться.
— А праздники были, Инна Михайловна?
— А как же! Новый год. У нас всегда была настоящая елка. Для меня Новый год начинался тогда, когда часовая стрелка стояла на девяти, а минутная — на четверти, и в это время звонил будильник. И я бежала к елке — смотреть, какие папа с мамой мне приготовили подарки. Как правило, под елкой лежали новые валенки, наполненные конфетами, мандаринами, еще чем-то вкусненьким. А рядом с валенками — или краски, или карандаши, или альбом для рисования.
Вот это было настоящее счастье. Однажды у нас испортился будильник. Мама спряталась за кровать — я знала об этом, взяла миску, нож и стала им стучать по миске и кричать: «Новый год настал! Новый год настал!»
На майские праздники мы приезжали в Москву к родственникам отца и ходили на демонстрацию. Я сидела у папы на плечах, а вокруг такая красота — воздушные шарики, флаги, бумажные цветы… И это был праздник! Сталин стоял на Мавзолее. «Ты видишь его?» — спрашивал папа. «Вижу, вижу», — отвечала я, не зная на самом деле, куда смотреть. После демонстрации мы возвращались на улицу Горького. И обязательно устраивалось застолье. А потом взрослые пели. «Вот кто-то с горочки спустился», «Сронила колечко», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина» — все эти песни из моего детства. Пели по-разному. Кто-то пел не в голос, я уже тогда понимала, что тетя голосит — и все поперек, громко очень, а кто-то пел очень хорошо.
У меня бабушка была певуньей, пела замечательно — у нее стопроцентный слух. Все время пела, даже когда оглохла. Помню, лежит на кровати, нога на ногу, штаны по коленку, и поет.
Праздники — это кино в Коренево. Совершенно фантастический мир. Клуб, лавки, белая простыня вместо экрана и постоянное «Т-р-р-р» — после этого был перерыв, нужно было пленку перематывать. Я безумно боялась, что с очередным «Т-р-р-р!» закончится фильм, и когда он еще только начинался, всегда спрашивала у мамы или папы, скоро ли конец. Я всех вокруг изводила этим вопросом и, видимо, плохо действовала на остальных зрителей: они явно выражали свое недовольство мною.
Детям обязательно нужен праздник. Потому что это всегда ощущение нового, неожиданного, невероятного! Однажды к нам приехал мамин брат дядя Леша и привез банку сгущенного кофе. Мама мне намазала кусочек белого хлеба, я вышла во двор, вся шантрапа — нам-то было тогда по три-четыре годика — смотрит на меня. В тот момент я ощутила себя самым богатым человеком: сама кусочек откусила и дала всем попробовать. И это было счастье для всех нас.
— Вы часто произносите слово «счастье»...
— У нас одно время даже жил пятицветный котенок, которого звали Счастье. У меня была копилка-поросенок, в которую я собирала денежки. Вытряхивая оттуда мелочь, просила взрослых сосчитать — когда набиралось рубль и пять копеек, шла в магазин, где мне продавали сто грамм кофейных подушечек со сливками в бумажном пакете.
